Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова

— Возможно. Я думал про это. Оппозиция архаики и техносферы, тогда для меня очень актуальная, и сейчас не лишена смысла. Можно подумать над тем, как социалистический, коммунистический, авангардный, технократический пафос вдруг стал достоянием буржуа, людей совершенно нового уклада. И этот роман можно было бы поместить в оболочку сегодняшнего Тобольска, сегодняшних бандитских ночных клубов. Герой — состарившийся супермен, который тогда демонстрировал мощь страны социализма, сейчас был бы типом красного директора, летал бы на собственном самолете, владел собственным заводом, когда-то его строило государство, а сейчас это его собственная вотчина. Я вижу там возможности такой трансформации: закатать этот советский опыт в сегодняшнюю реальность. Я даже хотел специально съездить в Тобольск, посмотреть, можно ли это сделать. Ведь что такое Тобольск? Тобольск — это царские дома, там в монастыре показывают фотографию Николая Второго, там есть до сих пор возможность перенести вот эту драму советского и белого, советского и досоветского, советского и антисоветского — даже в этот самый роман. Его можно модернизировать, не перемещая его, не заключая в новые оболочки, в новый материал. Можно было бы интенсифицировать тему интеллигенции — духовного подполья, которое там существовало — и агрессивного победного советского авангардизма. На фоне сегодняшней реальности это выглядело бы как мнимость и того и другого. Вся подпольная белая культура царская, которая потом выплыла на поверхность и возобладала, и советизм, красная культура, которая оказалась разрушенной, — обе они в новых условиях превращаются в ничто.

Еще одна любопытная история, косвенно связанная с тем тобольским романом. Собирая материал, он совершает экскурсию в местную тюрьму — знаменитый на всю Сибирь Тобольский централ. Там происходит нечто странное. Сначала его поразил гид — «очень красивый, улыбающийся, похожий на Гагарина, но с гигантской связкой ключей на поясе. Все они были хромированные, как инструменты в хирургии, говорили, что это профессионал, он к ним относится свято — и он меня водил, открывал двери, показывал убийц и — странно, мистика? — в каждом из тех, с кем я встречался, я находил прообраз живущего. Был там убийца, абсолютно похожий на Рубцова, который умер. И у меня возникла мысль, что люди, которые умирают, на самом деле не умирают, а их сажают в эти тюрьмы пожизненно». В «Месте действия» это курьезное сошествие в ад не пригодилось, но эпизод заархивировался в памяти и много лет спустя был активирован: мы встретим убийцу-двойника в «Теплоходе „Иосиф Бродский“»: «Ты — Лешка Клыков по кличке Сластена, серийный убийца. Получил пожизненное за убийство и изнасилование десяти малолетних девочек, пять из которых ты съел», Сластена заменит казненного Василием Есаулом Президента Парфирия Мухина — раз уж так вышло, что «природа создала два клона, по единым лекалам и выкройкам, с поразительным подобием тела, но с различной судьбой… Их сходство, а также прочитанная в детстве книжка „Принц и нищий“ натолкнули Есаула на идею».

Деревенщики, индифферентные к идеям государства, равнодушные к авангардистским идеям 20-х годов, увидели в «Месте действия» дифирамб мегамашине и люто возненавидели этот роман. На одном из писательских съездов на автора обрушился Б. Можаев, доказывавший, что роман слаб в творческом отношении и что в нем «гиперболизированно выпячиваются технизированные стороны бытия в ущерб духовным». Что касается исследования внутреннего мира героя — главного дела писателя — то тут деятельность А. Проханова можно определить как в высшей степени поверхностную.

Реакция ЦДЛ на статью была закономерна, он мог прогнозировать ее. «В ЦДЛ приходили посмотреть на то, как отнеслись к рецензии, которую опубликовала „Литературная газета“, или как вообще отнеслись к твоей публикации. Ты принимал либо поздравления, либо видел ужимки недоброжелателей, зависть на лице, в том числе своих друзей. Это был самый короткий путь писателя к народу».

Человеком, прилюдно запретившим Проханову писать о душе, был Владимир Личутин — помор, архангелогородец, автор повестей «Душа горит», «Вдова Нюра», «Белая горница». Сейчас трудно сказать, почему он-то оказался вдруг в ЦДЛ, по-видимому, то был «сабантуй» по поводу выхода его новой книги «Золотое дно»: гонорар полагалось обмывать. Личутин был воинствующим деревенщиком, но в каком-то странном статусе — во всяком случае, патриархи жанра дружно игнорировали и горящую душу, и злоключения вдовы Нюры. Не исключено, его нахальный наезд был связан с тем, что он пытался завоевать себе боевую репутацию. Через несколько лет он засядет за трехтомный роман «Раскол» о XVII веке и закончит его к концу века. В октябре 1993 он укроет Проханова с товарищами у себя в деревне после разгрома Белого дома и с тех пор станет постоянным колумнистом газеты «Завтра». Колонка будет называться «Душа неизъяснимая».