Человек, который видел все

Похоже, недавнее происшествие и впрямь сильно его напугало. Я ответил, что мне двадцать восемь, но он не поверил и переспросил еще раз. Весь такой утонченный, он даже имя мое выговаривал так, будто перекатывал во рту большой гладкий камень. Его серебристые волосы были зачесаны назад и блестели, спрыснутые каким-то косметическим средством. Я, в свою очередь, тоже спросил, как его зовут.

– Вольфганг, – буркнул он быстро, словно надеялся, что я не запомню его имя.

– Как Моцарта, – отозвался я.

А затем, будто ребенок, свалившийся с качелей и показывающий отцу, где у него болит, принялся тыкать в ссадину на костяшках и снова и снова повторять, что со мной все в порядке. От его участливого тона на глаза навернулись слезы. Хотелось, чтобы он поскорее уехал и оставил меня в покое. Впрочем, совсем недавно у меня умер отец, и, возможно, прослезился я именно из-за этого, хотя между ним и лощеным, предупредительным Вольфгангом с его блестящими серебристыми волосами и не было ничего общего. Чтобы побыстрее от него отделаться, я сказал, что с минуты на минуту должна подойти моя девушка, так что ему не обязательно со мной возиться. Вообще-то мы с ней договорились встретиться здесь, чтобы она сфотографировала меня на пешеходном переходе – как на том знаменитом снимке с обложки альбома «Битлз».

– А что это за альбом, Сурл?

– Называется «Эбби-Роуд». Все его знают. Вы что, с луны свалились, Вольфганг?

Он рассмеялся, но вид у него был грустный. Может, из-за обидных слов, которые все продолжали нестись из вибрирующего предмета в его руке.

– А сколько вашей девушке?

– Двадцать три. Вообще-то «Эбби-Роуд» – последний альбом, который «Битлз» записали все вместе на студии EMI, она вон там находится, – я указал на большое белое здание, расположенное на противоположной стороне улицы.

– Ее я, разумеется, знаю, – печально отозвался он. – Знаменитое место, почти как Букингемский дворец. – Он направился обратно к машине, бормоча себе под нос: – Берегите себя, Сурл. Повезло вам: такая юная подружка. Кстати, а чем вы занимаетесь?

Его замечания и расспросы начинали меня раздражать – да и вздохи тоже: вздыхал он так, будто нес на плечах, обтянутых бежевым кашемировым пальто, тяжесть всего мира. Я решил не раскрывать ему, что по образованию я историк и изучаю коммунистические режимы Восточной Европы. Шагнув обратно на тротуар, я с облегчением услышал, как зарычал, заводясь, мотор его машины.

Вообще-то, учитывая, что виновником аварии был Вольфганг, это ему бы стоило поберечься. Я махнул ему рукой, но он не ответил. Что же до моей юной подружки, я вообще не понял, к чему он это сказал, ведь Дженнифер была всего на пять лет меня моложе. Интересно, зачем он спрашивал, сколько ей лет? И чем я «занимаюсь»?

Ну да ладно. Я посмотрел на зажатые в пальцах (по которым, кстати, все еще стекала кровь) листки с заметками. В них я рассказывал, что отец Сталина был алкоголиком и домашним тираном. А мать после того, как муж попытался задушить ее, отдала маленького Иосифа в православное духовное училище, чтобы уберечь от яростных нападок отца. Собственные записи я разбирал с трудом, но мне бросился в глаза подчеркнутый абзац, в котором говорилось, что впоследствии Сталин методично наказывал людей как за сознательные, так и за невольные прегрешения – например, мыслепреступления против партии. Левое бедро начало болеть.

Берегите себя, Сурл. Спасибо за совет, Вольфганг!

Я вернулся к заметкам, на которых теперь алели пятна крови из разбитых костяшек. Иосиф Сталин (это я написал уже под утро) никогда не упускал случая кого-нибудь наказать. Издевался даже над собственным сыном, притом так жестоко, что тот пытался застрелиться. Жена его тоже стрелялась, но, в отличие от сына, обреченного снова и снова сносить придирки отца, преуспела в своих попытках. Мой покойный отец настоящим тираном не был. Эту роль он оставил моему брату Мэттью, который только рад был слегка кого-нибудь помучить. Подобно Сталину, Мэттью любил донимать своих родных, а бывало, доводил их до такого состояния, что они принимались изводить себя сами.