Человек, который был дьяконом(СИ)

- ...Нет, всерьёз не могу, - говорил Артур Симонов, двадцатишестилетний мужчина среднего роста и скорей деликатного, чем крепкого сложения, с мягким голосом, мягкими глазами, волосами того приятного тёмно-русого цвета, который заставляет подумать о краске для волос, но который в его случае был естественным. (Англичане зовут этот оттенок auburn , чему в нашем языке нет точного перевода.) На его верхней губе обозначилась полоска усов, отпустил он и двухнедельную бородку, которая, впрочем, вовсе не придавала ему брутальности, да и не было похоже, чтобы её владелец ставил перед собой именно эту цель. - Я не могу говорить всерьёз о красоте там, где есть дикость, для меня эти вещи несовместимы.

- Дикость? - без улыбки переспрашивал Григорий Лукьянов, аспирант такого же возраста, но лишённый всякой мягкости, с уже настоящей чёрной бородой, натурально мужичьей, несколько похожий и этой бородой, и прыгающим в глазах сумрачным огнём, и, наконец, посконными своими именем и фамилией на Григория Распутина, как минимум, на облегчённую версию Распутина. - Это именно в христианстве дикость? Ты ничего не перепутал?

- Нет, мой милый, я ничего не перепутал, - продолжил Артур: он, хоть и улыбался своей частой лёгкой улыбкой, тоже говорил вполне серьёзно, уж, как минимум, на три четверти всерьёз. - Я не буду тебе напоминать про ужасы средневековья, эти ужасы были общей болезнью для всех вер, хотя, скажем честно, инквизиторы даже тогда умудрились отличиться так капитально, что и современным фанатикам очень надо потрудиться, чтобы их превзойти. Я имею в виду сами истоки: саму эту безудержную, почти болезненную жажду мученичества, и не во Христе - перед Христом как перед непостижимым я умолкаю своим грешным языком и, так сказать, снимаю перед Ним шляпу, - а во всей египетской тьме Его последователей, всех без исключения в первые века ударившихся в грех восторженного подражательства, который несколько напоминает... ну, не сверкай так глазами, будто я произношу невесть бог какое кощунство! На то я и потенциальный 'философ кандидатских наук', как говорит секретарь нашей кафедры, чтобы свободно высказывать свои сомнения.

- Которые не свидетельствуют о твоей вере!

- Да разве я претендую? Кстати, я думаю, вера бесспорно предполагает возможность сомнений, иначе перестаёт быть сама собой. Пусть я, как ты говоришь, изнеженный сын современности - хотя я отвергаю этот упрёк, потому что уже блаженного Августина кто-то, вероятно, 'называл изнеженным сыном современности', - но для меня красота фундаментально связана с идеей гармонии, идеей того, что называется тактом.

- Подвиг, выходит, негармоничен, и оттого к чёрту подвиг?

- Я вовсе не сказал, что подвиг негармоничен! - возразил Артур. - Подвиг есть восстановление гармонии, как он может быть негармоничен? Но, знаешь - и я заранее у тебя прошу прощения за то, что тебе вновь покажется чем-то сродни богохульству, - сама роскошная и живописная произвольность евангельских событий с этой пятитысячной голодной толпой, о прокорме которой естественным образом, без умножения хлебов, никто заранее не подумал; с бесноватыми свиньями, летящими с обрыва в море; с засушенным фиговым деревом, вся вина которого состояла в том, что ему просто не посчастливилось вовремя плодоносить; с опрокинутыми столами меновщиков, которым нужно ведь было где-то сидеть и заниматься своим мелким, но потребным для людей делом, как и сейчас им занимаются в каждом храмовом притворе; с командой купить меч, который после всё равно пришлось вложить в ножны (так зачем было покупать его?) - всё это на меня производит впечатление некоей произвольности, нетерпения прекрасного сердца, опережающего рассуждение, и даже анархии.

- В христианстве есть анархия, если ты хочешь знать! - воскликнул Григорий. - В христианстве есть активная воля к тому, чтобы разрушить порядок старый, чтобы установить новый!

- Воля к порядку не называется анархией, - легко парировал Артур. - И за историческое время существования христианства эта воля несколько поблекла, ты не находишь? Христианство в наше время заболело болезнью Пилата и умыло руки от строительства нового справедливого мира.

- А ты уверен, что подлинное христианство призвано именно строить, а не разрушать? - спросил Григорий, щуря глаза. - Ты путаешь христиан с социалистами, похоже. 'Я пришёл принести мир, а не меч' сказано не про строительство!

- Тем хуже для него, если это так, - пожал плечами Артур. - Тогда христианство действительно анархично, но я, убей меня бог на этом месте, никак не могу соединить идею красоты с идеей анархии. В анархии не может быть поэзии, наоборот, едва ли найдётся что-то настолько же непоэтичное и пошлое.

- Всё это парадоксы и баловство ума, - проворчал Григорий. - Парадоксы в духе иезуитов, ещё и насквозь фальшивые. Христианство тем и торжествует над языческими и недохристианскими верами, что идёт войной на пошлость и зло мира, а никакое иноверие никогда всерьёз даже и задачи этой себе не ставило. Чт'o, скажешь, не так?