Человек-Хэллоуин

Для пятнадцатилетнего Стоуни Кроуфорда эта любовь составляла смысл жизни. Его белоснежная футболка в пятнах вчерашнего пота, спортивные трусы треплются по ветру… Он несется в старых, стоптанных спортивных тапочках по замершим улицам: по Уотер-стрит, по Прибрежной террасе, по Лебединому проезду, затем по мосту на противоположную сторону бухты, в другой район, который называется Векетукет. Это старое слово означало для Стоуни прежде всего освобождение от города В Векетукете не было белых людей, которых он когда-то искренне считал единственными на всем свете людьми. Это был другой мир, где дома тянулись вверх, где жили те, кто выходил в море на траулерах. Испанцы и португальцы, индейцы и черные — оттенки кожи, языки и сказки были здесь, за границей поселения, бесчисленны. И пока Стоуни бежал, сердце его колотилось все быстрее и быстрее. Это был мир, где всегда что-то происходило. Где жила любовь. Где жила Лурдес со своей матерью: ряды домиков с садами, шоссе, дамба между пляжами, соединяющая Стоунхейвен с остальным миром. Путь к свободе. Сначала по номерным улицам… третья, шестая, четвертая… по переулкам без названий, по Бари-роуд и Миртл-драйв к Девятой улице. Только посмотрите, как он несется — словно пытается обогнать лесной пожар.

Посмотрите, как он бежит.

3

— Буэно, — говорит ее мать, стоя в дверях.

А из-за ее плеча уже выглядывает Лурдес-Мария Кастильо. Мать оборачивается к ней, сердито сверкая глазами.

— Лурдес, это твой amigo[13].

Она захлопывает дверь, грозит дочери пальцем и понижает голос:

— Ты должна сказать ему, что сначала нужно звонить. Парень не должен являться вот так запросто. Это признак неуважения.

— Ну-у, ма-а-ама, — нетерпеливо тянет Лурдес, проскальзывая мимо нее, чтобы открыть дверь.

Дверь скрипит, когда девушка тянет ее на себя. Запах в коридоре — рыба, вечная рыба с траулеров — едва не сбивает Лурдес с ног.

Стоуни Кроуфорд стоит там, вспотевший, запыхавшийся. Его каштановые волосы слишком сильно отросли и падают на лоб, испарина блестит на лице, словно глазурь.

— Я бежал всю дорогу, — выдыхает он, расплывается в широкой улыбке и приветственно машет хозяйке дома, которая уже отправилась в кухню. — Здравствуйте, миссис Кастильо, — произносит он, затем переводит взгляд на Лурдес. — Хочешь пойти погулять? Можем зайти в кондитерскую. У меня есть деньги.

Девушка вспыхивает под его пристальным взглядом.

— Ты должен был сначала позвонить.

Лурдес смотрит на него без улыбки и выглядит чуть рассерженной, но изо всех сил старается не смотреть в глаза Стоуни, чтобы не рассмеяться при виде его озадаченной физиономии.

— В следующий раз обязательно, — бормочет Стоуни.

— Хорошо, — Она кивает, упорно глядя в сторону кухни, где мать громыхает кастрюлями. — Потом я должна буду сделать кое-что по хозяйству.

— Я тоже могу помочь. — По мере того как дыхание приходит в норму, голос Стоуни звучит ниже. — Скажи маме, я помою ей машину.

— Я все слышала! — кричит мать с кухни. — И скажи ему, пусть еще и отполирует ее с пастой!

Лурдес хватает его за руку, заговорщически пожимает.

— Пойдем сейчас, пока она не передумала.

— Чтобы вы оба вернулись к трем Все поняли? — Голос женщины звучит пронзительно. — Мария-Аурдес, тебе понятно?

— Да, мама. Обещаю.

Лурдес выходит из квартиры, и как только дверь закрывается, Стоуни обнимает ее, целует, и девушка ощущает блаженное тепло, разливающееся внутри.

4

И, как всегда, на маяк, на маяк… Холодными октябрьскими вечерами Стоуни мог вести ее куда угодно — на берег бухты, например, где подолгу смотрела на трущиеся друга о друга бортами траулеры, опустевшие до следующего утра, — но в итоге они все равно оказывались на маяке. А иногда в лесу, или на кладбище, или за доками, когда поздно ночью море превращалось в серое плоское зеркало и только несколько огоньков на островах Авалона помаргивали в темноте. Но на маяке им нравилось больше всего, потому что можно было войти внутрь и втиснуться в комнатку с низким потолком или забраться на башню и окинуть взглядом даль, простиравшуюся за мысом. Можно было отправиться на пологий холм, который упирался в скалу у моря, и лежать там в темноте, сливаясь с землей. И все же уютнее всего они чувствовали себя на маяке, который служил отличным укрытием от непогоды и местом, где можно было спокойно поговорить. Маяк давно не работал, поэтому и ведущая туда аллея с разбитой мостовой, и короткий тупичок, упиравшийся в море, и полусгнившие мостки тонули во тьме. После того как они преодолевали все эти этапы пути, оставалось только обойти заросшую травой старую угольную яму на склоне холма, возвышавшегося над призрачным морем.

После того как Стоуни признался Лурдес в любви и она ответила ему тем же, они совершили то, о чем подросткам обычно запрещают и думать.

И он чувствовал, как Лунный огонь у него в голове вспыхивает красными и желтыми пятнами… Это было похоже на закат… «Почта как бледный свет лупы…» — сказала тогда Лурдес.

В ту ночь он рыдал от радости.