Человек из морга

Телевидение любило Отиса. Его выступления отдавали скандалом. Он никогда не церемонился, и, благодаря его стараниям, глоубстер в самом деле стал предметом некоей гордости для островитян. Ведь у других ничего подобного не было.

Начинал Отис как зоолог. И начинал интересно, обратил на себя внимание. Правда, возня с вонючими препаратами быстро ему наскучила. Он жаждал доблестей и славы. Он увлекся аквильским чудищем. Даже когда было доказано, что аквильское чудище – блеф, он не потерял вкуса к тайнам. В течение трех лет он издал три книги. «Тайны больших глубин», «Еще о тайнах больших глубин» и, наконец, томик, напичканный формулами и цифрами. Изучив данные доступных ему святых книг, Отис доказал, что Иисус был распят не в какой-то другой день, а именно двадцать второго марта. Он предложил помечать этот день в календарях особыми цифрами. У одних оппонентов Отиса такое предложение вызвало гнев, у других чувство неловкости. Но Отис плевал и на тех и на других. Он занялся научной журналистикой. Он много путешествовал. В Уганде на него напал живой птеродактиль. Так Отис утверждал, показывая искалеченные пальцы на левой руке, других доказательств у него не было. Академические круги перестали принимать слова Отиса на веру, из журналистики он тоже ушел, закончив моргом – так называют в редакциях газетный архив. Последние семь лет Отис безвыездно провел на острове Лэн. Кажется, он извлек из архивов все существующие указания на прежние появления глоубстера. Кое-кто считал, Отис и глоубстера выдумал.

А потом эта тварь попала в руки Мелани.

3

Я кивнул.

Мы шли по пустой улице, стараясь держаться в тени. Но от каменных стен несло жаром, падали с ветвей скрюченные листья равеналии – дерева путешественников, отовсюду несло прелью и запустением. Я слушал Джека, но думал не об Отисе. Отис, похоже, столь же редкая тварь, как и глоубстер, но меня сейчас интересовал город.

Вялые равеналии, встопорщенные колючие пальмы, огромный эвкалипт, по колени погрузившийся в сброшенную с себя кору, ломкие стебли персимона, пожелтевшая трава, и везде – на клумбах, на крышах, под заборами, под ногами – листья, листья, всех форм, всех расцветок.

Колючие, угловатые, овальные, почти круглые, даже сердцевидные… Я дивился, откуда столько листьев?

Ну да, никто не следит за чистотой дворов и улиц, таких и служб-то сейчас, наверное, нет, и все же: как могло скопиться за два месяца такое количество листьев? Они шуршали под ногами, падали с веток. С ними мешались обрывки лиан, неопределенные растоптанные стебли, вайи папоротников, явно занесенные из парка. Природа, не контролируемая человеком, прямо взбесилась.

Правда, и люди от нее не отставали.

Я никогда не видел столь запущенных улиц.

Женский туфель под ногами, бесконечные, злобно поблескивающие под солнцем обрывки магнитофонной пленки, какие-то бумажки, пакеты, тряпье.

– Тут что, мусор не вывозят?

– Мусор? – удивился Джек. – Были дни, когда трупы вывозить не успевали.

– А это?

Я остановился перед рекламным щитом. Он потемнел от пыли, выцвел от солнца, но кое-какие надписи еще проглядывали сквозь слой пыли.

И не только надписи.

Я различил в нижнем углу щита крошечное черное солнце с лучами-протуберанцами.

Крошечное черное солнце.

– Глоубстер, – без особого интереса подтвердил Джек. – Пока острову ничего не грозило, глоубстер красовался на всех рекламных щитах. Его лепили на джинсы, на рубашки, он украшал фасады отелей, о нем распевали куплеты, это сейчас он ничего, кроме страха, не вызывает.

– А болезнь… Этот адентит… О самой болезни что-то уже известно?

– Ничего определенного.

– На острове много специалистов. В той же лаборатории Гардера. Что они говорят?

– «Сохраняйте спокойствие!» – вот что они говорят, – раздраженно отмахнулся Джек, увлекая меня к запущенному трехэтажному дому. – Они ничего не знают. Даже возбудитель адентита ими пока не выявлен.

Он поднял руку и указал на неприметную дверь. На двери красовалось черное солнце, под его извилистыми лучами угадывались стилизованные буквы.

«Цо-цо».

Я улыбнулся.

4

Бар оказался на удивление прохладным: работали кондиционеры. Мы нырнули в его полумрак, как в прохладное озеро. Столик у входа занимала компания китайцев, они дружно, с каким-то далее неестественным усердием, закивали нам. Остальные столики пустовали, правда, в углу застыл над развернутой газетой одинокий человек в голубой, расстегнутой до самого пояса рубашке.

Зато бармен привел меня в изумление.

Сперва он искал что-то под стойкой, и мы его не видели, но потом он выпрямился.

Он был тучный, тяжелый, рубашка на груди и на плечах промокла от пота. И он был совершенно лысый. Я впервые такое видел: кожа на голове была изрезана складками, как морщинами. И он был не китаец.

– Привет, Нестор.

– Привет, Джек, – бармен положил на стойку тяжелые кулаки. – Ты уже слышал?

– О чем?

– Ну как? Весь город гудит. Я об этих подонках.

– Кого ты называешь подонками?

– Осквернителей могил.

– Вот как? Опять?