Человек из Минска

Николай Асанов Человек из Минска

Константина Сергеевича Мещанинова немцы расстреляли в двенадцать часов ночи. Мещанинов — советский человек из Минска, почти два года был хозяином всех железных дорог в области. И дороги во многих местах заросли дурной травой, рельсы, согнутые взрывами, проржавели, мосты упали в воду, будто пришедшие к водопою огромные животные. Только магистраль на Минск еще работала, и то немцы охраняли каждый метр этого пути; вместо путевых будок стояли бетонные и дерево-земляные укрепления, а поезда двигались только днем. Впрочем, и днем они также исправно подрывались на минах Мещанинова. Тогда охрана начинала круговой обстрел из пулеметов, а солдаты из команды Тодта копали могилы для убитых при крушении немцев и снова монтировали путь. А Мещанинов, бывший машинист этой магистрали, уже готовил новый взрыв где-нибудь верстах в пяти — десяти от места крушения.

И столько железа наломал этот сорокалетний человек, что, даже поймав его, комендант не мог торжествовать свою победу. Поэтому, получив приказ из Минска, комендант немедленно отправил Мещанинова со всеми подозрительными, захваченными при облаве, на расстрел. Уходя, Мещанинов напряг связанные руки и тихо сказал человеку, который опознал его во время облавы и выдал немцам:

— Ничего, еще увидимся!

Человек побелел от страха, комендант, понимавший русский язык, тоже не мог удержать какой-то странной дрожи. Он вскочил на ноги и злобно ударил уходящего рукояткой пистолета. Мещанинов только пригнулся еще ниже и спокойно сказал:

— Это вам, господин комендант, тоже зачтется!

Конвоиры звякнули оружием, партизана увели. Но и комендант, и предатель запомнили этого огромного человека в изодранной во время побоев и допросов одежде, его сутулую спину, которая, казалось, могла выдержать любую тяжесть, так она была широка и мощна. Недаром говорили, что Мещанинов один устраивал свои диверсии, сам носил тяжелые ящики со взрывчаткой, инструмент и оружие, передвигаясь с неизъяснимой скоростью по лесам и болотам края, иногда взрывая по два-три поезда в разных местах чуть ли не одновременно. Таким они запомнили Мещанинова, эти двое, а затем взвод автоматчиков расстрелял его недалеко от полотна железной дороги, которую Мещанинов любил всю жизнь и которую он уничтожал вот уже два года. Потом согнанные на ремонт дороги жители станционного поселка забросали могилу ржавым красным песком.

Вот уже два года имя большевика Мещанинова помогало этим людям жить и переносить весь ужас оккупации. О нем рассказывали по вечерам легенды, к нему ходили иные железнодорожники на свидание в потайные места, но об этом не говорили даже женам, через него передавали секретные сведения в армию, а от него получали листовки и газеты, что потом шли из дома в дом по цепочке, все звенья которой были сто раз проверены и испытаны. А ведь нашелся предатель, который выдал Мещанинова немцам, когда партизан пришел на станцию в очередную разведку — узнать о новых эшелонах, отправляющихся к фронту. Во многих домах деповского поселка не спали в эту ночь, многие женщины крестились и шептали молитвы, а старики и дети слушали в тысячный раз рассказы о Мещанинове.

И только немцы спали в эту ночь более или менее спокойно, спали в домах и казармах, спали в поездах и охранных укреплениях. Комендант сам дал телеграмму о расстреле страшного партизана.

* * *

Поезд, на котором ехал человек, выдавший Мещанинова, подорвался в шесть часов утра уже недалеко от Минска. Поездная охрана была перебита из пулеметов раньше, чем немцы успели взяться за оружие. Исковерканные танки пылали огромными черными кострами, когда бронированная дрезина коменданта приехала на место происшествия. В стороне от груды немецких солдат, убитых в коротком бою, валялся труп мешочника с приколотой на груди запиской: «Я выдал Мещанинова». Больше этот человек ничем не мог помочь коменданту, он не мог рассказать, кого увидел перед смертью, но лицо его было искажено ужасом. Поезд был взорван так, как это обычно делал Мещанинов. Мимы были заложены на крутом повороте, там, где высота профиля была не меньше десяти метров, так что вагоны ринулись с откоса испуганным стадом, рушась один за другим, перевертываясь на ходу, — их уже нельзя было ремонтировать. Гамбургские, берлинские, варшавские вагоны превратились в груду железного лома, это хорошо умел делать машинист, который перестал водить поезда, для того чтобы взрывать их. И комендант с посеревшим лицом прошел мимо согнанных из соседних деревень белорусов, молча сел в свою дрезину и укатил обратно.