Человек и его вера

Быть может, ему и свойственна хитрость, но и она несет на себе печать несвободы. В народе живет много злого: наряду с детской веселостью и трогательнейшей добротой ему присущи эмоциональные взрывы, порождающие подчас бессмысленное буйство. Вероломство и непредсказуемая тяга к разрушению, звериная ярость, безжалостная жестокость, беспробудное пьянство, грубость, развращенность — все это характерно для народа, и тем не менее при всем этом — более того, во всем этом — народ «добросердечен как дитя».

В сущности, народ для Достоевского, как и для всех романтиков, — мифическое существо. И хотя тот народ, который он имеет в виду, — это, очевидно, реально существующие люди, за ними вырисовывается, однако, другая сфера, уводящая в сокровенность, в первозданность, и эти люди становятся «народом» только и именно благодаря тому, что в них проявляется эта другая сфера.

Этот народ близок к Богу.

Во вступительных замечаниях уже указывалось на, то, что в мире Достоевского такие основные реалии ' бытия, как земля и солнце, животное и растение, материнство, жизнь ребенка, страдание и смерть, обретают религиозное звучание. Все они насыщены религиозным содержанием и отнюдь не однозначны. Они служат проявлениями того, как сотворенное сближается и соприкасается с иной сферой, обретая связь с Богом…

Очевидно, народ в особой мере предрасположен к этой близости. Бог близок ему, ибо он открыто и непосредственно воспринимает главные факторы существования и живет ими в их первозданности, что и ведет к его зависимости от них.

Сформулируем это точнее: согласно такому восприятию Бог не отступился от своего творения. Видимо, религиозное миросозерцание Запада определяется тем постулатом, что Бог создал Своими руками и предназначил для самостоятельного существования мир настолько совершенный, что дистанция не помешала связи между ними. Созданные из ничего, человек и мир, очевидно, сами обретают себя в конечном и через все расстояния устремляются к Богу. И, даже предполагая существование Бога внутри мира, это воззрение — вопреки всем монистическим течениям, — вероятно, трактует это «бытие внутри» как новое приближение Бога из Его далека к творению, которое онтически обрело самостоятельность, как заполнение Им этого творения…

Что же касается мира Достоевского, то в основе его не лежит, как представляется, идея «совершенства на расстоянии». Насколько можно судить, ему вообще не свойственно сознание своей отдельности от Бога; напротив, этот мир, вне всякого сомнения, с особой непосредственностью ощущает себя пребывающим в деснице Божией. Кажется, что он — в постоянном становлении, что контуры его еще не очерчены, что волею Бога в нем происходит нечто таинственное и что человек, связанный с Богом верой, каким-то образом воспринимает это [1].

Так возникает некое поле действия Божественных сил, посреди которого и находится народ, который, все еще не изменив своему первозданному состоянию, просто живет одной жизнью с землей, ею кормится и от нее зависим. Он ощущает во всем Божие присутствие. Он чувствует таинственность происходящего, его близость, его веяние. Он останавливается в недоумении перед его загадками, но временами живительный поток разливается, пламя вспыхивает — и приходит озарение.

Все это, однако, очень далеко как от обожествления природы, так и от пантеизма. Герой Достоевского не преклоняется перед природой и не отождествляет мироздание с Богом. При всей непосредственности его связи с Ним он избирает для себя как форму бытия христианство. Те проявления Божественного в природе, о которых шла речь выше, предопределены Спасением и призваны вызвать к жизни новое творение. Правда, в природе и в жизни ощущается присутствие Бога, но только через Христа, и именно устами Христа Бог призывает человека приблизиться к Нему, покинув пределы простой привязанности к природе. Если же этого не происходит и человек остается в этих пределах, то перед нами предстает уже не творение Божие, а нечто языческое.

Свое мнение об этом Достоевский выразил тем же способом, к которому он обращался и при решении всех других важных проблем, а именно — диалектикой своих персонажей, выступающих в качестве как носителей определенных идей, так и их противников. Многие образы романов служат, к примеру, воплощением тех народных установок, о которых говорилось выше; опасности же, которыми они чреваты, раскрывают другие персонажи, превращающие мир и народ Божий в нечто больное и злое. Напомним хотя бы о Шатове из «Бесов», этом фанатике народной идеи, для которого Бог становится неким атрибутом «человека из народа», или о Марии Лебядкиной, в чьем сознании Богоматерь и земля сплавляются в языческую «Маг- на матер», а солнце, символ Бога, источает непомерную печаль Дионисия.