Человеческий цикл

Индивидуалистический век Европы начался как восстание разума, его апогеем стал триумфальный прогресс естественной Науки. Такая эволюция была исторически неизбежна. У истоков индивидуализма всегда лежит сомнение, отрицание. Человек понимает вдруг, что ему навязана религия, которая в своих догмах и ритуалах основывается не на живом чувстве духовной Истины, доказуемой в любой момент, но на букве древних писаний, непререкаемом авторитете Папы, традиции церкви, заумной казуистике схоластов и пандитов, конклавов духовных лиц, священнослужителей, глав монашеских орденов, богословов всех мастей, которые выступают непогрешимыми судьями, чья единственная обязанность — судить и выносить приговор, хотя никто из них, по-видимому, не считает необходимым или даже позволительным что-либо искать, проверять, доказывать, ставить вопросы и открывать новое. Он обнаруживает, что подлинная наука и знание (что неотвратимо при подобном положении дел) либо запрещаются, караются и преследуются, либо считаются бессмысленными в силу привычки слепо полагаться на незыблемые авторитеты; даже то, что было истинным в старых авторитетных источниках, не имеет уже никакой ценности, ибо они цитируются к месту и не к месту, но их подлинный смысл уже утерян для всех, за исключением, в лучшем случае, единиц. В политике человек повсюду видит права помазанников божьих, прочнозакрепившиеся привилегии, освященные тирании, которые не скрывают своего деспотического характера и ссылаются на то, что так было всегда, но, похоже, на самом деле не имеют права на существование. В общественной жизни он видит столь же незыблемое господство конвенции, закрепленные ограничения в правах, закрепленные привилегии, эгоистическое высокомерие верхов, слепую покорность низов, в то время как прежние социальные функции, некогда, возможно, служившие оправданием подобного разделения общества, или не выполняются вовсе, или выполняются плохо — не по внутреннему долгу, а просто по кастовой необходимости. И тогда человек восстает; любой авторитет он должен подвергнуть критическому осмыслению; когда ему говорят, что таков священный порядок вещей, воля Божия или издревле укоренившийся уклад человеческой жизни, он должен возразить: «Но так ли это на самом деле? Откуда мне знать, что это действительно порядок вещей, а не суеверие и ложь? Когда именно Господь повелел так, а не иначе? Или откуда мне знать, что это и есть смысл Его повеления, а не ваше заблуждение или измышление, или что книга, на которую вы ссылаетесь, вообще является Его словом и что Он когда-либо возвещал человечеству Свою волю? А этот издревле укоренившийся уклад, о котором вы говорите, — действительно ли он древний, действительно ли представляет собой закон Природы или же это несовершенный продукт Времени, превратившийся ныне в самую фальшивую из условностей? Что бы вы ни говорили, я все-таки должен спросить, сообразуется ли все это с фактами окружающего мира, с моим чувством справедливости, с моим пониманием истины, с моим реальным опытом?». И если нет, восставший человек сбрасывает с себя это ярмо, утверждает собственное понимание истины и тем самым неизбежно подрывает саму основу религиозного, социального, политического и на какое-то время, возможно, даже морального уклада общества, поскольку оно основывается на авторитетах, которые он развенчивает, и конвенциях, которые он разрушает, а не на живой истине, способной успешно противостоять его собственной. Вероятно, защитники старого строя правы, когда стремятся подавить его как разрушительную силу, представляющую угрозу для безопасности общества, для политической системы или религиозной традиции; но он стоит на своем и не может поступать иначе, поскольку его миссия заключается в разрушении разрушении лжи и закладке нового фундамента ис-тины.