Человеческий фактор

– Выпей, касатик, ешо… – сказала и осеклась. В глазах "касатика" стояли слёзы.

– Спасибо. Больше не могу, – и кивнул на фотографию, где стояла пара молодых первого брака. – Дочка-то за второго выходит?

– За второго, касатик, – ответила хозяйка, приложив к губам уголочек передника.

– А где же тот?

– Игде? Там, на войне где-то… Хороший касатик был.

– Погиб, значит?

– Погиб. – Она тяжело вздохнула и быстро-быстро заморгала, сгоняя с глаз слезу.

Вышла на кухню невеста. Красивая, ладная, с голубыми глазами – как небо! – в светло-синем ситцевом платье…

У Ивана зашлось сердце, смежились веки. Он опустил голову.

Невеста глянула на седой ёжик незнакомца, на изрытое оспой или старостью лицо и вначале будто бы притихла, словно натолкнулась на что-то знакомое. Однако согбенная, тощая фигура в полувоенной форме отогнала смятение.

– Ты пошто не пляшешь, Таня? Аль подать чего надо?

– Нет, мама. Ничего не надо. Душа моя неспокойна. Вот как будто какая тревога мает что ли… Нужна была эта свадьба… – отмахнулась с грустью.

– А как же, Таня?..

– Эх, мама… – Татьяна прижалась к матери, поцеловала в голову. – А плясать-то тут не под что. Нет моего игралюшки, и никто не постелет мне пол красным бархатом… – и, пошатываясь, вышла на улицу.

Старушка всхлипнула в передник, отёрла глаза и сказала:

– Плоха у нас ноне свадьба. Через силу. А выходить ей надо. Малый без отца растёт, дом жухнет. Тут путный мужик нужен, здоровый. – И вдруг спросила: – Сам-то ты чей? Откуда и куда идёшь?

Гость задумчиво ответил:

– С войны иду.

– Дык она когда уж, слава Богу, закончилась, – слегка перекрестилась.

– Война-то кончилась, да не для всех разом. Кое-кому пришлось и после войны за себя повоевать. В плену я был у немцев. Потом у американцев. Фашисты – в тифозных бараках морили, те – душу мытарили. Потом свои разбирательство вели почти полтора года. Вот оттого и призапозднился.

– Сам-то ты чей? Семья-то есть?

– Была… когда-то… – гость замялся. – Хожу, ищу.

Старушкины глаза всё зорче приглядывались к незнакомцу, и тень не то недоумения, не то сочувствия проходила по её лицу.

– А скажи-ка мне, касатик, может ли быть такое, чтобы человек на войне пять разов погибал?

– Может, мамаша. Может. И пять, и десять…

– И в живых остаться?

– Всякое может быть… – пожал он плечами, глядя в окно – во дворе у черёмухи стояла невеста. Он вздохнул и добавил: – На войне чего только не может быть…

– Вот и на нашего пришло пять похоронок, – сказала хозяйка, вытирая концом платка глаза.

– Пять! – удивился Иван. – Как пять? Откуда?..

– Оттуда. Почти кажный год по одной. Не веришь? Нa, посмотри, – хозяйка прошла к углу, к божнице, достала из-за Господнего образка листочки. Подала их гостю.

Иван разложил извещения перед собой на столе. Стал просматривать.

Потом отклонился к стене и прикрыл глаза. Дышал взволнованно, но сдержанно.

– Как, убедился? – спросила хозяйка, собирая письма «счастья».

Иван ещё раз глубоко вздохнул, и произнёс:

– А других наград на него не было?

– Были, касатик. На орден Красной Звезды и две медальки За Отвагу. Там, – махнула на горницу, – в шкатулке лежат.

– Да уж… Не знал.

– Что не знал? – подняла глаза на гостя.

– Да это я так, про себя.

Помолчали.

В горнице плясали под "хромку". Гармонист фальшивил, то сбивался, то затягивал такт, а то и просто наигрывал на одних басах.

– Неважнецкий игрок, – заметил гость.

– А, Ромка, Ефима сынишка, играт. Не умет ладом. Сам-то Ефим не могёт, руки нет. – И с грустью добавила: – Наша-то "тальянка" сколькой уж год без хозяина скучат. А бывалыча… – Сверкнула влажными от нахлынувших воспоминаний глазами.

Вышел жених. Невысокого роста, но ладно скроенный крепыш. Недурён лицом. В костюме, в петлице которого сидела головка белой розы, едва начавшая распускаться. В хромовых сапогах.

– Мать, где Татька? – спросил он, снисходительно глянув на "шилом бритого" незнакомца, дескать, пусть потчуется, коль зашёл.

Хозяйка пожала плечами и ответила с усмешкой.

– Так скрали твою невесту. Плохо следишь.

– Это как, кто?

– Еслив ешо тут потолкёшься, так и вовсе не догонишь.

– Вот тет-то карамбуль, в душу мать!..

Жених выбежал в сенцы и, протопав чечёткой по ступенькам крылечка, быстрым шагом подошёл к Татьяне. Она стояла у изгороди огорода, держась руками за верхнюю жердь, и находилась как будто бы в задумчивасти. На шаги жениха не обернулась. Его рука легла на плечо невесты, но она отстранилась.

Гость отвернулся от окна. Сказал, усмехнувшись:

– Здорово вы его разыграли.

– Ай, жених… От невесты не на шаг не должен отходить. Ворковать да плясать перед ней надоть. Вон, как Яша наш когда-то. Голубком перед Танюшкой гурковал. За што и любит она его до сей поры. Забыть не могёт. Вот был касатик…

Гость уронил голову на руки и приглушенно не то простонал, не то тяжело вздохнул.

– Так говорите, мамаша, некому сыграть на "тальянке"? – вдруг спросил он, согнав ладонями слезу с глаз.

– Нет, касатик, некому. Счас всё на трехрядках наяривают, да на гитарах.