Человечек в колбе

— Суета все это, — вздыхал он, садясь за рабочий стол. — Суета, — повторял он, уставившись на листок папоротника. — Суета и всяческая суета, — продолжал Ян, осторожно оттягивая иголочкой какие-то буроватые пленочки на нижней стороне листа. — Суета… — начал было он и не окончил — из-под пленки посыпался какой-то мелким порошок.

— Ого! — воскликнул он, сразу забыв о «суете». — Ого!!!

Рассмотрев порошок в лупу, Ян решил, что это семена. Дело было занятное, и он принялся изучать и эти «семена» и те мешочки, в которых они помещались. Он немножко напутал. Это были не семена, а споры, но…

А там снова пыл ученого остыл.

— А зачем все это? Кого я хочу прославить? — вздыхал Сваммердам. — Себя или творца всего этого?..

И, подумав, решил:

— Себя!

— Тщеславие это… — сказал он сам себе. — Жалкое человеческое тщеславие, — и он отложил в сторону иголочки и увеличительное стекло. — Баста!..

Но страсть к исследованиям не унималась. Временами она с такой силой охватывала Сваммердама, что он не мог сопротивляться. И тогда он с жадностью и одновременно с отвращением принимался за работу. Сидя за столом, поставленным на открытом воздухе, с непокрытой головой и на самом солнечном припеке, он упорно ковырялся во внутренностях жука или блохи.

— Сядь хоть в тень, тебя удар хватит, — говорили ему.

— Ничто не должно затенять поле моего зрения, — отвечал он. — Видите, с какой мелочью я вожусь.

И он напрягал глаза изо всех сил. В глазах начинало рябить, так что Ян уже не мог разглядеть толком препарат. Шатаясь, он брел к себе в комнату отдохнуть.

— Микроскоп… — ворчал он. — На что он годен? Под него не подсунешь иголок, не уложишь целого жука или пчелу. Свои глаза вернее и удобнее.

И он портил глаза, пытаясь увидеть ими то, что другие видели только сквозь линзы микроскопа. И ему удавалось это. Лишь иногда он позволял себе роскошь пользоваться лупой.

Как раз во времена такого уныния, чередовавшегося с научным запоем, Ян начал работу над пчелой. Он работал днем, а ночами писал и делал рисунки. Он десятками вскрывал самок-цариц, рабочих и самцов-трутней, он натащил к себе в комнату целые горы сотов разнообразных размеров и фасонов…

— Я понимаю — изучать пчелу, чтобы извлекать из нее доход, — говорил практичный аптекарь-отец. — Но давить пчел зря… — и он презрительно пожимал плечами.

— Ах, отец! — подскакивал на стуле Ян. — Да ты послушай… Ведь вот думали, что трутни занимаются насиживанием яиц, что это пчелы-наседки. А я узнал, что это самцы. Разве это не интересно? Разве это не важно?

— И что же? Твое открытие поможет собрать больше меда с улья?

— Н-н-н-н-н-е знаю, — растерялся Ян.

— А как эти самцы оплодотворяют самку? — поинтересовался отец.

— Этого я еще не узнал, — ответил сын.

— Вот видишь… Чего стоит твое открытие? — повернулся к нему спиной старик. — Блажь одна, — ворчал он, выходя из комнаты.

А Ян снова нагнулся над пчелой.

Трудно было постичь все пчелиные секреты без микроскопа.

— Воск… Воск… Конечно, они делают его из цветочной пыльцы. Ведь я сам видел, как они собирают ее…

Но цветочная пыльца была совсем непохожа на воск.

— Они смешивают ее со слюной, вот и получается воск, — решил Сваммердам, не подозревая, что впадает в самое неприличное заблуждение. Но где ему было рассмотреть простым глазом восковые железки на грудке пчелы?

4

Яну было всего тридцать шесть — тридцать семь лет, а мысли о «суете» уже так одолели его, что он решил уйти от мирских соблазнов.

— Нужно продать свои коллекции, — мечтал он, — отделаться совсем от этого соблазна. А там — поеду куда-нибудь в глухой уголок и буду размышлять…

О чем? Понятно, о суете…

Сваммердам написал своему другу Тевено и просил его поискать покупщиков на его коллекции. Но Тевено не удалось их найти. Тогда Ян вспомнил своего старинного друга — Стенсена.

Стенсен, когда-то анатом, успел за эти годы проделать блестящую карьеру: он переехал в Италию, перешел в католичество и был теперь уже не анатомом Стенсеном, а епископом Стено. Правда, он раз навсегда покончил с науками, но — составить протекцию мог: ведь во Флоренции, а там жил Стено-Стенсен, науки были в большом почете.

Письмо было отправлено, а пока… пока Сваммердам занялся кое-какими исследованиями. «Последними», как думал он.

В такой богатой водой стране, как Голландия, водяные насекомые прямо-таки кишели. А поденок было великое множество. В дни их вылета воздух наполнялся тучами крылатых насекомых, живущих всего несколько часов. Сваммердам не упустил случая — он принялся за поденок.

Что за удивительные насекомые они были! Их толстая, неуклюжая, даже безобразная личинка жила несколько лет в воде, жила за тем, чтобы, превратившись в поденку, попорхать час-другой и лечь трупом на илистую воду канала.

— Когда же они успевают поесть? — спросил себя Сваммердам, и получил ответ от самой поденки. Ее кишечник был так недоразвит, что есть это нежное насекомое не могло. Впрочем, ему было и некогда есть: тех немногих часов, что оно жило, едва хватало на более важное дело — обзаведение потомством.