Челноки

Она принимала мир таким, каким он и окружал её, не делая до поры активных и безуспешных попыток взрослых людей изменить или подстроить его под себя. У неё оставался небольшой выбор – оставить всё как есть, меняясь отчасти самой или попытаться что-то поменять вокруг. Но эмоции и природный характер уже формировали в ней будущую жизненную позицию, по отношению к чужой беде и чужой радости, бедности и богатству, сильным мира сего и простому человеку. И выбор будет сделан в зависимости от природных данных и тех жизненных обстоятельств, что выпадут на её долю в виде любовных увлечений, потерь близких, встреч и разлук и подобных в большинстве своём горьких уроков судьбы.

– Проснулась, – ласково произнесла пожилая женщина. Она улыбнулась, невольно подчеркивая сеточку мелких морщинок вокруг внимательных, добрых глаз, освещая лицо внутренней теплотой, которая может исходить только из глаз женщины, повидавшей на своём веку немало трудностей и, несмотря на это, а возможно и благодаря этому не только не озлобившейся, но и ставшей добрее ко всем без исключения.

Не отводя взгляда от зеркала, Анастасия молча кивнула. О её ноги, требуя ласки, урча и толкаясь головой начала тереться разношерстная кошка. Настя опустила правую руку и погладила гибкую, пушистую спину, ощущая под рукою живое тепло. Кошка, продолжая издавать звуки с журчавшими интонациями, не поддававшимися переводу на человеческий язык, а, лишь пробуждая в людях скрытую нежность, сладко вытянулась, выгнула гибкую спину, приподнимая вверх и в стороны поочередно то передние, то задние лапы, выказывая из-под подушечек острые коготки.

– Ух, ты какая! – отозвалась девушка. Она взяла мягкое тельце под передние лапы и, поднесла белую усатую мордочку к своему лицу, потерлась лоб о лоб. Подняла на вытянутых руках.

– Ох, Мурка Мурковна, ты всё поешь? Ты уж извини, но мне пора заниматься делами. Бабушка, а который час? – опуская животное на пол, оглянулась Настя к застывшей у дверей Анне Михайловне. Бабушка поменяла халат на сиреневый сарафан и держала в правой руке вместительную авоську, сплетённую, будто жизненными путями суровыми нитками с многочисленными узелками.

– Десять доходить. Настя, ты сама тута командуй, а я дойду до магазина. Соседка сказывала сёдни привоз…

– Иди, бабуль иди, не переживай, – постаралась успокоить её девушка.

Анна Михайловна, пытаясь что-то вспомнить, опять задумалась. Она потопталась возле порога и, безнадежно махнув на свою память рукой, вышла за дверь.

Настя, придерживая за полы старенький халатик пружинисто встала из-за стола, шаркая обутыми на босу ногу тапочками, подошла к рукомойнику, подвешенному в углу возле окрашенной белой известью небольшой кирпичной печки и начала умываться.

Через десять минут, скинув обувь, минуя тёмные прохладные сени, она вышла на крыльцо. Солнце начинало припекать, хотя воздух кое-где особенно по уголкам сада в тени прятал остатки ночной прохлады.

Будучи небольшой вселенной, сад, обособленный от окружавшего мира, жил своей жизнью. От лёгкого прикосновения ветра густая крона пахучих яблонь шелестела, будто волны тихой речной заводи. Зелёная трава мягким ковром стелилась под ветерком, заманчиво поблескивая редкими каплями росы. Но точно раскалённым утюгом горячие солнечные лучи вбирали в себя последние выпавшие крупинки, словно капли округлого жидкого серебра.

Дом Анны Михайловны стоял на высоком пригорке. Если глядеть издалека видно лишь часть стены, белевшей в разросшейся вокруг садовой растительности. Муж когда-то вместе с ней выбирал это место. Много труда они вложили, чтобы поставить перед войной свой домик. После войны супруг пришёл с тяжёлым ранением и протянул недолго. Любил он выходить на лужайку перед избой и смотреть на открывавшиеся с пригорка виды. Настя своего деда на этом свете не застала, она видела его лишь на пожелтевших фотографиях, что висели на стене в горнице.

Раскинувшееся под горою село петушиным криком продолжало новый день. Скрипнула где-то калитка, прозвенело пустое ведро, промычала корова. Но не один звук не нарушал общего состояния тишины и покоя сельской жизни.

«Надо бабуле воды натаскать, а то скоро жара наступит», – решила она.

До возвращения Анны Михайловны Настя успела наполнить водой большую деревянную бочку, вросшую по самые края в отдалённом уголке сада под развесистыми вишнями.

За водой ей приходилось спускаться по узкой грунтовой стежке на заросшее репейником щетинистое дно старого оврага неподалёку от дома. Там притаился колодец, одетый в чёрный, потемневший от времени и сырости сруб.

Вода в нём всегда стояла чистая и свежая, отражая как в зеркале всякого, кто над ним склонялся. С самого детства неведомыми сказочными тайнами веяло на Анастасию из тёмной глубины сруба.

Анна Михайловна вернулась из похода в магазин в тот момент, когда Настя выплескивала последнее ведро в отдававшую сыростью круглую ёмкость.

– Ой, Настёна, какая ты умница! – опустив увесистую сумку к своим ногам, похвалила она внучку. Настя смахнула лёгкую испарину, выступившую на лбу и, довольная собой улыбнулась.