Челленджер

– Ведь ты же понимаешь, необходимо что-то менять. Ире не до твоих постоянных «фестивалей»… – он откинул сиденье. – Мне, разумеется, жаль терять свой персональный Тибет. Куда я буду ездить, чтобы забыться…

Я раскурил и передал Шурику.

– Но я рад… – он глубоко затянулся и выпустил в окно густую струю дыма. – Действительно рад за тебя.

– Идём, хорош голову морочить. Ты же хотел фильм посмотреть.

Шурик заклевал носом и уснул в разгар кульминации первой же сцены. Борясь с зевотой, я зачем-то досмотрел эту бредятину и разбудил примерного папашу. Он осовело покосился на меня и побрёл в спальню.

После душа я отправился в комнату, заставленную диковинными цветами, которые выращивала Вика. Раздеваясь, нашёл в кармане красивое конопляное семечко. Плутовато оглянулся, сделал в ближайшем вазоне ямку, опустил зёрнышко и присыпал землёй. «Пусть растёт цветочек для моего друга», – думал я, засыпая.

* * *

На следующий день я опоздал на общее совещание – то самое, о котором писал Ариэль. Оказалось, что оно проводится в нашей комнате. Припозднившись минут на десять, постучался и заглянул внутрь.

Ариэль прервал речь и строго вперился в нарушителя дисциплины. Синхронно повернув головы, сотрудники перевели взгляд с меня на Ариэля. Тим Чи или Тамагочи, как я окрестил это чучело после множественных полуночных бдений над его монументальным workplan-ом, капая на стол, ковырялся в моём аквариуме.

– Жди снаружи, – выдержав назидательную паузу, велел Ариэль.

«Детский сад какой-то! – в бессильном негодовании думал я, топчась перед закрытой дверью. – Воспитательница в угол поставила. И что теперь? Не стоять же тут, в самом деле!» Вчера я забыл лэптоп и потому совершенно не представлял, чем заняться. Может, постучаться и попросить? Но ведь Ариэль назло не даст. Выслушает со скорбным видом, скажет нечто пафосное и сделает какой-нибудь нравоучительный жест. Хорошо ещё, если без Древней Греции обойдётся. Педагог хренов! Нет уж, увольте. Этого наслаждения я ему не доставлю.

Я бросил сумку в лаборатории и вышел на улицу. День выдался знойный, но пасмурный. Низкое небо, затянутое грязными кучевыми облаками, нависало над городским ландшафтом. В липком воздухе ни малейшего дуновения. Душно. Тихо. Машин почти нет. Людей тоже.

Миновав несколько кварталов, решаю купить кофе. Охлопав карманы, нахожу лишь мятую пачку сигарет. Достаю последнюю, мстительно комкаю упаковку и ещё раз обшариваю карманы. Зажигалка не обнаруживается, и я плетусь дальше.

Между зданиями открывается полупустая парковка, ограждённая высокой стеной. Стена белая, и эта белизна резко выделяется на фоне преобладающих сероватых тонов. Я останавливаюсь. В стене с неведомой целью вырезана прямоугольная дыра. Поверхность с дырой напоминает обрамление большой картины – уютный скверик, заросший буйной травой и окружённый высоким кустарником, чуть поодаль, под раскидистым деревом, – скамейка и едва натоптанная тропинка.

Я сразу понимаю, что мне туда. Упираюсь, подтягиваюсь и, перекинув ногу, усаживаюсь на краю дыры. На торце стены – спичечный коробок. Подобрав его, спрыгиваю в сад. Осторожно иду по тропинке этого затерянного в безвременье уголка, а под подошвами приветливо похрустывает мелкий гравий.

Лёжа на скамейке, лениво затягиваюсь, выпускаю дым и смотрю на едва колеблющуюся листву, по которой скользят мягкие тени. Закрываю глаза, и тени, не желая расставаться со мной, продолжают скользить, навевая прозрачные мысли.

Вспоминается наша первая встреча. Мы на берегу, в ушах шуршит ветер, ласково журчит песок, а меж низких столиков мерцают фонари. Ира наклоняется и спрашивает…

А теперь мы в машине, она обращается ко мне, я смотрю на неё, и она так прекрасна, что я забываю вопрос и только крепче стискиваю руль. Она держится легко и непринуждённо, в ней нет ни жеманства, ни смазливого кокетства, от которых я так устал на наркотических тусовках и всевозможных пати. И, уже почти отчаявшись, долго искал это, прозябая в клубах, закрытых вечеринках, среди лицемерного веселья, бессмысленных разговоров и ненужных случайных знакомств, от которых наутро остаётся лишь мутный осадок стыда и разочарования. Неужто мне каким-то чудом удалось повстречать в этом городе, куда я выходил, как на поверхность враждебной планеты в панцире из безразличия и цинизма, что-то настоящее, светлое и искреннее?

Её тон, голос, то, как она смотрит, возвращают меня в давно забытый мир. Мир, который поблёк, растрескался и осыпался где-то там, между первыми дорожками кокаина или позже, много позже, в часто повторяющихся затяжных депрессиях. Я любуюсь каждым её жестом, и каждое слово кажется мне откровением.

Осознание всего этого накатывает почти сразу, после нескольких приветственных фраз. Я инстинктивно пытаюсь скрыть смущение, от чего мой тон становится напорист и резок, и я принимаюсь хвастаться больше обычного. Несу какою-то околесицу, подкрепляя её выразительными жестами. А Ира глядит на меня и всё понимает, то есть не ту туфту, которую я зачем-то проговариваю, а то, о чём я только смутно догадываюсь и в чём ещё боюсь себе признаться.