Чего стоит Париж?

– Быть может, вам известно, что на языке страны, откуда я родом, Фауст означает «кулак», в то время как латинское «Фаустус» переводится как «счастливый». Так вот, все эти долгие годы я жил, словно сжатый кулак, ни на миг не разжимаясь, в вечном неистребимом желании сделать мир вокруг себя таким, каким я хотел бы его видеть. И вот наконец я счастлив! И это действительно самое прекрасное мгновение в моей жизни, и я до конца должен им насладиться.

– Но почему? – удивленно спросил я.

– Потому что как бы ни была ужасна и омерзительна моя участь, отныне никто, ни Господь, ни Дьявол, не в силах распорядиться ею. Я сам решу, когда произнести заветные слова, и это будет мое, и только мое решение! Ступайте, молодой человек. В любом случае вы мне не понадобитесь. Когда все свершится, здесь нечего будет хоронить.

Не говоря больше ни слова, я вернулся к ждущему у берега реки Лису.

– Ну шо? – поинтересовался он, подводя коня. – Фауст уже все? – Правая рука моего друга начертала в воздухе косой крест.

– Нет, – покачал головой я, – жив и, насколько это возможно, здоров.

– Шо, не подействовало? – расстроено покачал головой д'Орбиньяк.

– Не знаю. Он еще не пробовал.

– Да уж… задачка!.. – Лис повернул коня прочь от башни. – А хоть в чем секрет-то был?

– Да все очень просто, – отмахнулся я. – Хрестоматийная фраза из Гете. Ну, помнишь: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»

– Тю. – Брови Лиса озадаченно поползли вверх. – Так это я ему мог и безо всякой магии рассказать! Не фиг ему было на тебя свой запас Слезы Саурона переводить!

– Не знаю, – пожал плечами я, – Возможно, по какому-то высшему замыслу было необходимо, чтобы он узнал рецепт своей гибели из моих уст. Не знаю и, честно говоря, знать не хочу. Поехали! Место тут какое-то жутковатое.

* * *

Наше возвращение ко двору короля Франции было принято без особого восторга. Конечно, благодаря усилиям мадам Екатерины и «моей очаровательной кузины» принцессы Кондэ, о которой придворные, уже нимало не смущаясь ее нерасторгнутого замужества, говорили как о будущей королеве, наша ссора в Реймсе была милостиво забыта. Однако вынужденная забывчивость отнюдь не прибавила Генриху III нежных чувств к своему шурину. И хотя молодой красавец Бернар Ногаррэ де Ла-Валетт, свежеиспеченный герцог д'Эпернон, сменивший на посту коронеля Анжуйской гвардии бедного дю Гуа, смог отчасти заменить королю покойного любимца, но все же простить мне безнаказанность убийцы христианнейший король никак не мог.

В том же, что я причастен к побегу Мано из темницы, у Генриха не было ни малейших сомнений. Не то чтобы он обладал сколь-нибудь вескими доказательствами – таково было его августейшее мнение. Маловато для королевского суда, но вполне достаточно, чтобы не желать видеть в своих покоях «этого чертовою дикаря». Впрочем, я и сам не горел желанием торчать при особе Его Величества, невзирая на любезность его матушки, на ее музыкальные и стихотворные вечера, а также на изящнейшие балеты, автором тем для которых она являлась. Уверив Черную Вдову в своей преданности величию Франции, я без особых сожалений отправился на Луару, где ждали меня друзья.

Октябрь закончился, и начался ноябрь – месяц серого неба и проливных дождей, превращающих дороги Франции в подобия обмелевших рек. Как и ожидалось, в последних числах октября, опасаясь распутицы, а стало быть, невозможности подвоза припасов, маршал Гаспар де Со-Таванн снял безнадежно унылую осаду с Ла-Рошели и со скоростью, пожалуй, даже неприличной, бросился к Парижу, к долгожданным зимним квартирам. Впрочем, как ни быстро двигались его колонны, обогнать собственную смерть не удавалось еще никому. Промокнув под дождем, железный маршал, истинный автор побед при Жарнаке и Монкантуре, схватил воспаление легких, и умер, не доехав всего лишь одного лье до парижских ворот. Смерть доблестного учителя не прибавила хорошего настроения Генриху III, а вид оборванных голодных солдат, имеющих дерзость требовать причитающееся им денежное содержание, не прибавил популярности новому королю среди жителей столицы.

Всем и каждому было понятно, что гугеноты через короля Наваррского заключили тайный сговор с Его Величеством, что это сговор против истинной веры и что Ла-Рошель была попросту отдана еретикам, чтобы отныне стать их неофициальной столицей. В Париже начал расползаться слух, что на самом деле маршал Таванн умер не от воспаления легких, а вдохнув ядовитые пары из пакета, присланного ему Екатериной Медичи. В толпе распространялись все более и более ужасающие подробности о коварном плане Паучихи устранить всех вождей Лиги подобным способом. К этим мученикам причисляли, понятное дело, и покойного маршала. И хотя при жизни лучший кавалерист Франции так же мало помышлял о вопросах веры, как и о строительстве хрустального моста из Бордо в земли диких гуронов, народная молва сменила привычную старому вояке бургундскую каску на блестящий нимб сусального золота вокруг его седой головы.