Чего стоят крылья

Дотошный исследователь заметит, что в пещере у вавилонян скрывались только небесные светила, в то время как у американского фантаста — сама планета; да, кроме того, земной Лагаш, возможно, старше мифа, анонимом вошедшего в рассказ, — ведь расцвет Лагаша пришелся на вторую половину третьего тысячелетия до нашей эры, а появление древневавилонского литературного памятника «Энума элиш» («Когда вверху…»), из которого «зачерпывал» Азимов, большинством ученых относится примерно ко времени правления в Вавилоне царя Хаммурапи, то есть к 1792–1750 годам до н. э. (при этом, правда, не исключается, что вавилоняне только послужили для Айзека Азимова связующим звеном между мифологией Шумера и собственным творчеством, переведя неизвестный нам шумерский источник на аккадский язык и занеся его на свои клинописные таблицы); однако мы не вправе требовать, чтобы писатель-фантаст во всех случаях выверял полет своей фантазии по строгим академическим источникам.

На примере рассматриваемого рассказа хорошо видно, как фантасты «перелицовывают» мифы для своих нужд. С таким же успехом в подтверждение этой мысли мы могли бы привлечь рассказ Клиффорда Саймака, не уступающего по популярности Азимову, — «Поколение, достигшее цели». Больше того, эти два, на первый взгляд, разных рассказа при ближайшем рассмотрении оказываются почти близнецами.

И в том, и в другом отправной точкой служит библейская мифологема Ноева ковчега, с той лишь разницей, что если у Саймака «ковчег» уже «плывет», то у Азимова его вот-вот «спустят на воду». (Нельзя не вспомнить здесь рассказ древнееврейского историка Иосифа Флавия о внуках Адама от его третьего сына Сифа, которых пророчество деда о приближающемся всемирном потопе опечалило больше всего из-за предполагаемой утраты с таким трудом и тщанием приобретенных знаний по астрономии. Но пытливый ум сыновей Сифа решил задачу: они возвели две памятных стелы — из кирпича и камня соответственно, на гранях которых вырезали записи о порядке и сроках перемещения светил на небосводе. Требуется совсем немного усилий, чтобы увидеть в персонажах рассказа Азимова — Атоне, Ширине, Бини и других сотрудниках обсерватории Сароского университета, спрятавших сведения о своих наблюдениях за небом в надежное укрытие, чтобы сохранить их для будущих поколений — прямых литературных потомков героев Иосифа Флавия!) И здесь, и там фоном для путешествия космического ковчега оказывается страшная картина «конца света» — правда, у Азимова в финале мы лицезреем его наступление, а у Саймака до светопреставления дело все-таки не доходит — и не вмешайся в развитие событий Джон Хофф, не возьми он в свои руки кормило Корабля, пассажиры так и не увидели бы своего Арарата. «Страх многих поколений», испытываемый и узниками Корабля, и жителями Лагаша, — не родственник ли он тому страху, от которого «вострепетал» пророк Даниил (Книга Даниила, 7: 7,15, 19)? «И когда это случится, не будь среди перепуганных… Единственное зло — это страх», — говорит Старик своему внуку в рассказе Джона Уиндэма «Колесо», и эти простые слова прожившего жизнь человека выражают главную мысль всех трех рассказов. Эта перекличка трех разных писателей, никогда не заглядывавших в творческие лаборатории друг друга, могла бы показаться случайной и поразительной, если бы не старая истина: «Страх создал богов»[10].

Сопоставление нетрудно расширить, и при этом в круг рассмотрения попадет не один десяток произведений, созданных писателями в разное время, начиная с давнего рассказа англичанина Эдварда Моргана Форстера (1879–1970) «Машина останавливается». Его эстетика удивительным образом близка эстетике рассматриваемого нами рассказа Саймака. Там — «машина останавливается», здесь — останавливается Корабль, там — Книга, здесь — Священная Картина, наконец, там — подземный мир-ковчег, здесь — космический ковчег. Мы приведем только одну выдержку из рассказа Форстера, и если не знать различий между «здесь» и «там», ее вполне можно приписать Саймаку: «Те, кто давно уже втайне обоготворял Машину, теперь заговорили. Они поведали миру о том, какое неизъяснимое чувство покоя нисходит на них, когда они прикасаются к Книге, какое наслаждение они испытывают, повторяя, казалось бы, ничем не примечательные цифры из этого великого труда, с каким восторгом они нажимают на любую, самую незначительную кнопку или дергают шнур электрического звонка.

«Машина, — восклицали они, — кормит и одевает нас; она дает нам кров; мы говорим друг с другом через посредство Машины, мы видим друг друга при помощи Машины, ей мы обязаны всей нашей жизнью! Машина стимулирует мысли и искореняет предрассудки! Машина всемогуща и будет существовать вечно; да здравствует Машина!»