Чеченский рецидив. Записки командующего

За годы советской власти, что бы ни говорили сейчас, было сделано очень и очень много для улучшения материального и культурного положения чеченского народа, для укрепления уз дружбы с другими народами. И успехи в этом плане были, без преувеличения, колоссальными.

Любимыми местами отдыха многих грозненцев стали предгорья Урус-Мартановского района за селом Грушевым (так оно тогда называлось) или у подножия горы Бандук под Шатоем, с неописуемой красоты видом на Шатойскую котловину, реку Аргун, средневековые сторожевые башни. Мог ли кто-либо тогда подумать о том, что здесь будут проходить ожесточенные, кровопролитные бои? Летом детишки выезжали в Сержень-Юрт, где располагались многочисленные пионерские лагеря. Мне неоднократно самому в детские годы выпадало проводить летние каникулы в этих местах.

И тем не менее по некоторым объективным и субъективным причинам многое в обустройстве жителей горных районов было недоделано. Что имеется в виду? Известно, что чеченские семьи, как правило, многочисленны. Особенно в селах. А экономика развивалась медленно. В горных селах скапливалась избыточная рабочая сила. Или, как тогда было принято говорить, население, не занятое общественно-полез-ным трудом. А попросту говоря, скрытая безработица, которая из года в год все более и более возрастала. Выход из создавшегося положения был один — отходничество, которое тогда не только на бытовом уровне, но и в СМИ, и в официальных органах стали именовать шабашничеством. Произносился этот термин с явно негативным оттенком.

Бригады шабашников формировались из близких родственников или хорошо знавших и доверявших друг другу людей с единственной целью — заработать. И они работали. Работали, что называется, от зари до зари.

Из года в год, отправляясь из Чечни в северные районы России, в Казахстан и Западную Сибирь, они все более и более неофициально утверждались в статусе особой социальной прослойки общества, не особенно им почитаемой.

Не менее важно то, что в этих бригадах формировался особый микроклимат, особые отношения между членами бригады, между членами бригады и бригадиром, между бригадой и работодателями, между членами бригады и местным населением. Они далеко не всегда были безоблачными. Далеко не всегда соответствовали существовавшим законам, общепринятым тогда нормам морали, нравственности. А отсюда: не в этих ли условиях возникло, а затем и закрепилась это нелепое по своей сути определение — «лицо кавказской национальности»? Не там ли его корни? Еще. Не тогда ли стали зарождаться принципы организации, которые оказались востребованными в новых условиях, при формировании групп боевиков? Известно ведь — ничто не возникает на пустом месте.

Гайдаровско-чубайсовские реформы всем видам шабашничества положили конец. Работодатели в северных районах России сами остались без работы. Работодатели Казахстана оказались в зарубежье. А источник-то поставки свободных рабочих рук — горные районы Чечни — сохранился. Кто не замедлил воспользоваться этим источником? Наверное, те, у кого в руках оказался и поныне пока безотказно действующий стимул — доллар..

Один из самых мрачных (если не самый мрачный) периодов в истории чеченского народа, как и других репрессированных народов, была их депортация, на века оставшаяся в народной памяти и, несомненно, негативно отразившаяся на формировании общественного сознания определенной части чеченского народа. Те чеченцы, кому сейчас за шестьдесят, — живые свидетели той страшной даты — 23 февраля 1944 года. Мне много об этом рассказывал мой дед, Михаил Никитович. В частности, он мне поведал о том, что на протяжении нескольких десятилетий о депортации категорически запрещалось говорить вслух. Официальными органами создавалась видимость, будто ничего особенного не произошло. Дело доходило до курьезов.

Помню, в начале 1970-х годов, уже будучи офицером Советской армии, в отпуске гостил я у своих родственников в Грозном. Надел военную форму. Выхожу из дому. Навстречу сосед. Чеченец. Протягиваю ему руку и улыбаюсь. Поздравляю его с праздником, а было это 23 февраля. Он, не выпуская моей руки из своей, глядя мне в глаза, отвечает: «Для кого праздник, а для кого день скорби». Готов был сквозь землю провалиться, не хотел его обидеть. Но урок этот запомнил на всю жизнь.