Часы без стрелок

Но когда старик его обнял, ему стало противно от запаха пота и от сентиментальности, и, высвободившись из объятий, он почувствовал, что теперь уже ничего нельзя исправить.

Он выбежал из комнаты и взлетел по лестнице наверх, прыгая через три ступеньки. На верхней площадке было окно с цветными стеклами, свет, падавший оттуда, зажег рыжие волосы Джестера и бросил зеленую тень на его разгоряченное от бега лицо. Он закрыл дверь своей комнаты и повалился на кровать.

Это правда, что он еще не испытал страсти. Кровь стучала в висках от стыда, когда он вспоминал слова деда: старик знает, что он еще девственник. Другие мальчишки хвастают любовными приключениями и даже ходят в дом, который содержит женщина, по имени Реба. Это место влекло Джестера. Снаружи это был самый обыкновенный деревянный дом с цветущей шпалерой над крыльцом и картофельными грядками. Его влекла и ужасала самая обыденность этого дома. Он кружил вокруг него, и его угнетало собственное малодушие. Как-то раз, ближе к вечеру, он увидел, что из дома вышла женщина, и стал к ней приглядываться. Это была самая обыкновенная женщина в синем платье, с густо накрашенными губами. Тут ему и надо было бы почувствовать страсть. Но когда она кинула на него беглый взгляд, ему стало так стыдно своего малодушия, что он подтянул одну ногу, потер ею другую и замер на месте, пока женщина не отвернулась. Тогда он кинулся прочь, пробежал все шесть кварталов до своего дома и бросился на ту же кровать, где он лежал сейчас.

Нет, он еще ни разу не испытал страсти, но он знал, что такое любовь. Иногда она проходила на другой день, через неделю, а как-то раз длилась целый год. Любовь, которая не проходила целый год, была к Теду Хопкинсу, самому лучшему спортсмену в школе. Джестер старался поймать взгляд Теда в коридоре, и сердце у него отчаянно билось, хотя разговаривали они только два раза за весь год.

Однажды, в дождливый день, они вместе вошли в вестибюль. Тед сказал:

— Какая паршивая погода!

Джестер едва промямлил:

— Да, паршивая…

Другой разговор был менее беглый, но очень унизительный. Джестер любил Теда и очень хотел ему что-нибудь подарить, чтобы привлечь его внимание. В начале футбольного сезона он увидел в витрине у ювелира маленький золотой футбольный мячик. Он купил его и четыре дня не решался подарить Теду. Джестеру надо было, чтобы они очутились вдвоем, и он целыми днями бродил за Тедом как тень, пока, наконец, они не встретились возле раздевалки. Джестер дрожащей рукой протянул мячик. Тед спросил:

— Это что?

Джестер почему-то сразу понял, что совершил ошибку. Он, запинаясь, объяснил:

— Я это нашел.

— А почему ты хочешь отдать его мне?

Джестера мутило от стыда.

— Просто потому, что он мне не нужен, вот я и решил отдать его тебе.

Голубые глаза Теда смотрели на него насмешливо, с недоверием; Джестер мучительно покраснел, как краснеют люди с очень светлой кожей, веснушки его потемнели.

— Что ж, спасибо, — сказал Тед и сунул золотой мячик в карман брюк.

Тед был сыном гарнизонного офицера, служившего в пятнадцати милях от Милана, и любовь Джестера омрачалась страхом, что отца Теда переведут в другой город. И без того тайное сокровенное чувство разжигалось боязнью разлуки, ореолом дальних странствий и приключений.

После истории с мячиком Джестер стал избегать Теда, и всякий раз, когда он вспоминал футбол или слова «паршивая погода», испытывал гнетущий стыд.

Он любил и мисс Паффорд, которая преподавала литературу, носила челку, но никогда не красила губ. Джестер питал отвращение к губной помаде и не понимал, как можно поцеловать женщину с липкими, вымазанными краской губами. А так как почти все девушки и женщины красили губы, выбор у него был невелик.

Впереди маячил жаркий, пустой и бесцельный день. Воскресные дни — самые длинные в неделю, и Джестер отправился на аэродром и вернулся только к ужину. Но и после ужина он чувствовал пустоту и уныние. Он поднялся к себе в комнату и снова растянулся на кровати.

Он лежал потный, мрачный, и вдруг его словно сорвало с постели. Джестер услышал низкий голос, который что-то пел под аккомпанемент рояля. Мотив был незнакомый, и Джестер не понимал, откуда он доносится. Он оперся на локоть и стал вслушиваться, глядя в ночную темноту. Это был блюз, чувственный, томительный. Пели в переулке, за домом судьи, — там жили негры. Джестер слушал — джазовая грусть распускалась в ночи, как стеклянный цветок.

Мальчик встал и пошел вниз. Дед сидел в библиотеке, и Джестер незаметно выскользнул на темную улицу. Музыка доносилась из третьего дома по переулку, и Джестер постучал туда сначала негромко, потом сильнее; музыка смолкла, и дверь отворилась.