Ничего не ответил. Поднес бледные кляксочки к губам и почтительно, освобождая сердце от бремени, поцеловал их.
- Ты что, Колька? - испуганно встрепенулась Майка и тут же бросила тревожный взгляд на коляску: не разбудила ли. Внук... Ты такой джентльмен стал, дамам ручки целуешь...
Ничего не ответил. Еще раз поцеловал Майкины пальцы и еще раз поклонился. Совсем уж смущенно заулыбалась старушка с пятой парты в среднем ряду.
- Ты какой-то... загадочный... Вот не думала, что мы здесь встретимся...
- Где здесь?
- Ну, здесь, в часовой мастерской. Решила оставить сначала коляску на улице, а потом думаю, что лучше сюда, прямо и съехали по лестнице. И вдруг - ты... Но это все ерунда, товарищ Изъюров. Может быть, вам будет небезынтересно узнать, что я вас все школьные годы... - остановилась, засмеялась, тряхнула головкой седенькой. - Впрочем, ладно... Я тебя отрываю, ты что-то писал?
- Да, сочинение...
- На какую тему?
- Ты не знаешь...
- Но все-таки...
Странно, отметил про себя Николай Аникеевич, не удивилась даже, узнав, что сидит за верстаком пенсионер и пишет сочинения. А может, думает, для внуков? Нынче это водится - за детей и внуков все делать.
- Про смысл жизни... - пробормотал Николай Аникеевич, понимая, как глупо звучат эти слова в часовой мастерской.
- А, про тайну? - деловито спросила Майка. - Ты бы прямо и сказал, друг разлюбезный.
Что, что такое? При чем тут друг разлюбезный? Или это... Точно. То есть Майка, конечно, но не без старичка.
Он всматривался, всматривался, пока Майка наконец не улыбнулась:
- Что, не очень знакомое лицо? Знаешь, тут дело, наверное, не только в возрасте. Ты ж на меня девять лет только в профиль смотрел, на уроках, когда сдувал или когда я тебе суфлировала. Ну, что ж, друг мой разлюбезный Николай Аникеевич, за работу.
"Он, он, Виктор Александрович. Майка моего отчества знать не может".
- За работу?
- Естественно. Я буду писать, а ты будешь списывать. В вашем возрасте трудно менять привычки. Не так ли, как говорят англичане?
- Но... смысл жизни...
- Пустяки... Ты у меня ухитрился раз списать сочинение на тему "Как я провел летние каникулы". И все в женском роде: я ходила собирать грибы. Ну, смелее.
Уселись рядом. Обмакнула Майка ручку (так и есть, перышко восемьдесят шесть) в невесть откуда взявшуюся фаянсовую чернильницу-невыливайку и начала писать. Николай Аникеевич привычно - будто и не было перерыва в полвека - скосил глаза и вывел:
"Общеизвестно, что..."
Ай да Майка, здорово завернула.
- Не отвлекаться, друг любезный, не отвлекаться...
А как не отвлекаться, когда показалось, что из-под рукава трикотажной кофточки выглянул самый краешек коричневой вельветовой пижамки?
- Списал? - прошептала ("Что значит привычка!" - подумал Николай Аникеевич), - а то я страничку перевертываю...
Оглянуться не успели, четыре страницы.
- Давай прочту, - сказала Майка. - А то ошибки... Списывать тоже уметь надо.
- Да ничего, это не важно.
- Ну и хорошо, - сказала Майка и подмигнула Николаю Аникеевичу совершенно по-мужски, совсем как Бор-Бор. - Ну, я поехала, а то Сережке скоро кормиться надо. Рада была повидаться, Колька... Даже не верится, - вздохнула она и слабо провела рукой в воздухе, точно отодвинула воспоминания. Прощай...
- Прощай, Майка, спасибо.
- Может, чтобы мне не тащить по лестнице коляску, я через стенку выеду? - спросила Майка, снова подмигнула ему глазом старика Вахрушева и легонько выкатила коляску прямо сквозь стену. "Гм, может, и не было ее? А сочинение?"
Николай Аникеевич посмотрел на тетрадочку. "Общеизвестно, что..." И все.
И печально и смешно. Захотел списать смысл жизни!
Только подумал, а перед ним бородатый гигант Иван Сергеевич Коляскин. Кивнул, пожал руку.
- Поздравляю, разлюбезнейший Николай Аникеевич.
- С чем?
- Как с чем? Сдали вы экзамен, и устный и письменный.
- Письменный?
- А как же! Очень четко вы сформулировали: "Общеизвестно, что..."
- А вы не издеваетесь надо мной?
- Помилуйте! Я совершенно серьезен. Но вообще я замечаю, что вы относитесь с большим доверием к Виктору Александровичу Вахрушеву. Разумеется, мне бы следовало обидеться, но, с другой стороны, - Иван Сергеевич вдруг подмигнул часовщику, - мы с ним ведь в довольно близких отношениях.
И прямо на глазах Николая Аникеевича бородач съежился, как проколотая камера - будто даже шипение воздуха послышалось - и перед часовщиком сидел уже разлюбезнейший друг Виктор Александрович.
- Значит, вы согласны, дорогой мой, - сказал старичок.
- Если вы за меня решаете...