Часы

Сергей ехал домой. Всего четыре месяца провел он на Урале, но за эти месяцы произошло нечто, изменившее его. Точно содрали старую, заскорузлую, больную кожу, и теперь нарастала новая, живая, ранимая. Нижний пруд, освещенный скупым солнцем, в раме суровых елей стоял перед его внутренним оком. Точно дитя в утробе матери, будущая картина пруда проснулась, толкалась, просилась наружу. У Сергея дрожали руки от неуемного желания схватить кисти и писать, писать. Он так и назовет эту картину: «Нижний пруд», все мельчайшие детали, тончайшие переливы красок хранились в его фотографической памяти. Нужно изменить жизнь, заполнить ее трудом, творчеством, и пусть будет то, что будет! Нужно ломать тину застойного, унылого существования, и не обязательно тебя ждет успех, будут неудачи, обязательно будут неудачи, только не нужно отчаиваться и сидеть сложа руки. Тот, кто прошел через испытания и неудачи, добьется успеха. «А ты раскис тогда, после этой дурацкой выставки во Дворце горняков», — бичевал он себя. Да, мир жесток и несправедлив. Мир был жестоко несправедлив к дяде Жене. Мама называла своего младшего брата последним романтиком. Только почему последним? Он же не был донкихотом, не сражался с ветряными мельницами, он делал свое правильное, очень трудное дело, и то, что мелкие, подлые люди одержали над ним победу… Да никакую победу они не одержали. Тогда, когда он написал заявление об уходе, Сережа пришел, чтобы утешить, рассказать, что многие простые люди на заводе сочувствуют ему. Но дядя Женя был спокоен и даже весел.

— Ты думаешь, что я в горе и печали? Что они победили и унизили меня? Не дождутся. Конечно, обидно, когда сделал правильное дело, а потом приходят негодяи и тебя из-под носа обкрадывают. Но ведь то, что мне удалось на заводе, я делал не для себя. Это останется людям, которые там работают. Я знаю, что сделал большое, хорошее дело, я сам стал богаче, потому что приобрел неоценимый опыт. Я стал сильнее, потому что знаю, что способен на большие дела. А теперь меня зовут на новый большой и интересный завод в Киров. Буду работать там главным инженером. Приезжай. Будет интересно. А судьба и жизнь человека — в полоску, темное обязательно чередуется со светлым. Если не будешь сидеть сложа руки.

Картина будет на большом полотне, решил он. Небольшой холст не сможет вместить уральские просторы. Все предыдущие его работы были небольшими, камерными, а эта… Эта будет его первым настоящим полотном. Сергей не торопясь, основательно готовился к нему. Сколотил раму, долго, тщательно натягивал холст, дважды прогрунтовал и дал просохнуть, прислушиваясь к гулкой музыке туго натянутой парусины. Сидел в тишине, запершись в своей комнатенке. В дороге, в поезде он готовился к встрече с мамой и отцом, ему хотелось сказать им так много хороших слов. Но почему-то не получилось. Замученное учительской работой лицо матери, уставший после смены отец, младший брат Сашка собрался жениться, и родители больше ни о чем не могли думать, как о пред- стоящей свадьбе. Все были слишком заняты своими мелкими делами, и Сережины добрые слова застряли в горле. Все обошлось неопределенными междометиями: «Как дела?» — «Нормально». — «Ну и ладно». Ничего не изменилось в доме на Федоровке, только он, Сергей, стал другим, и не с кем было поделиться новыми мыслями и впечатлениями. Нелепо погиб единственный близкий друг Белкин. Он был слепым как крот в своих очках-биноклях. И неосмотрительно неловок. Попал под машину, переходя улицу. Откровенный разговор получался только с будущей картиной. Она постепенно вырисовывалась, проявлялась, как проявляется фотоснимок в ванночке с проявителем. Сначала углем точно и верно обозначились контуры гор, плотины, затем переливами темного изумруда оделись ели, карминными капельками ягод улыбнулась рябинка на переднем плане, серебряной чешуей ожила, потекла вода, и в бездонную глубину распахнулось небо над пру- дом. День пролетал стремительно, было жаль тратить драгоценные минуты на еду, мама приносила в тарелке, он съедал, не ощущая вкуса, но вот за окном начинало смеркаться, и Сергей в досаде бросал кисти. Нужно было дожить до следующего утра, он выходил, бродил весь вечер за городом. Возвращался поздно, падал в темную пропасть сна в ожидании утра, когда можно было снова взяться за работу над картиной. Ему хотелось довести ее до совершенства, и каждый мазок приближал финал. Нижний пруд смотрел на своего создателя безмятежно и сладостно. Еще мазок, еще… Кажется, все… Но почему картина получилась такой статичной, такой пряничной, точно поздравительная открытка? Многодневный труд, в который он вложил частицу самого себя, — и слащавая мазня в результате.

«Неужели я совсем бездарен?» — снова и снова всматривался он в свое творение, мучился, не находя ответа. Ответ пришел к нему рано утром, когда жидкий рассвет только начал синеть в окне. Ожидание грозы! — вот что потерял он в своей картине.