Частные визиты

Мне бы хотелось обратить внимание еще на несколько типичных феноменов. Ночные «ласки» матери сочетались с жестокими случаями побоев ребенка. Этот вариант «специфических» отношений встречается в большинстве случаев развратных действий в отношении детей, а именно — создание постоянной ситуации страха и зависимости. Типичный «сценарий» дополняется регулярными напоминаниями, что нужно быть скрытным и никому ничего не говорить («Мама учила меня, что нужно все скрывать… мама легко надевает маску»). Именно поэтому и у пациентки теперь «другое лицо». Еще более существенна фраза о том, что мать «скрутила ей лицо руками».

Пациентка читала много психологической литературы, но говорит преимущественно обыденным языком, и на самом деле эту фразу следовало бы интерпретировать как то, что мать уничтожила личность пациентки. Несмотря на приобретенные знания и образование, ее развитие как личности остановилось на пубертатном возрасте и частично приобрело гомосексуальную направленность («Мужчин я не люблю… мне кажется, что если бы у меня оргазмические чувства проснулись, они бы проснулись к ней»).

В процессе сессий периодически проявлялись различные варианты магического мышления («Я думала, что я поцелуюсь с мальчиком— и пройдет»), что характерно для многих пациентов с последствиями тяжелых психических травм.

И о последнем психологическом феномене, который достаточно ярко проявился и в этом случае. Родители всегда остаются объектом привязанности, и дети всегда пытаются их оправдать, какими бы жестокими, пьющими или извращенными они ни были. При всем понятном негативизме отношения к матери, пациентка регулярно пытается реабилитировать ее: «Мама ни в чем не виновата. Женщины вообще не виноваты. Это мужчины во всем виноваты». «Нельзя все «сливать» на маму. Здесь и моя вина…». «Она ласкала меня, но это по незнанию. Она не хотела сделать плохо. Возможно, совсем не это причина моего невроза»… Увы — причина именно эта.

Предельно тупой аналитик

Моя пациентка — эффектная, прекрасно сложенная брюнетка 44-х лет, одна из руководителей частной фирмы. Первоначально причина ее обращения ко мне была сформулирована предельно просто: она недавно прочитала книгу Эрика Берна, еще что-то о психоанализе, но не удовлетворилась этим и хотела бы «найти истину». В процессе первой встречи она также отметила, что есть вещи, которых она не принимает в психоанализе, в частности, всякую ерунду о сексе, Эдиповом комплексе и т. д. Она замужем, у нее двое взрослых детей (сын и дочь), которые живут отдельно. Пациентка особенно акцентировала эту фразу: «Я сделала все, чтобы они жили отдельно!». Ее отец умер около 20 лет назад, мать жива.

В процессе последующих сессий проблемы пациентки приобрели более ясные очертания. Она рассказала, что периодически она впадает депрессию, и тогда ее беспокоит страх, что ее в чем-то обвинят. Чуть позднее пациентка высказала предположение, что все окружающие мужчины (включая сына) думают, что она их соблазняет (но ей «вообще никого нельзя соблазнять»). Она не испытывала удовлетворения от брака и своей сексуальной жизни, сообщила о трудностях в установлении контактов (особенно— с женщинами), об отвращении к косметике и всем другим атрибутам женственности (включая кольца, серьги, юбки). Несколько раз она обращалась к одной и той же теме, рассказывая, что «внутри нее есть какая-то червоточина», что в 15 лет она как будто «потеряла резвость» и «тело стало не ее». Приведу несколько характерных фраз: «Мне нужно не только делать вид, что я не хочу нравиться мужчинам, а действовать так, чтобы действительно им не нравиться…»; «Я не могу сказать, что в брюках я себя чувствую меньше женщиной, но платье к чему-то обязывает…»; «Мне так неприятно, что это моя мать меня родила, я ненавижу себя за то, что сосала ее грудь!»; «Я не могу любить!»…

При огромном разнообразии материала первых 153-х сессий, практически на каждой пациентка так или иначе обращалась к предельно идеализированному образу отца: «У него были представления о добродетели, ия — по его мнению — не могу их нарушить уже потому, что я — его дочь, его часть, он не воспринимал меня как самостоятельную личность…»; «Моей заветной мечтой было умереть вместе с папой…»; «Он был такой честный, правильный, не то что я… [А вы?] Я грязная, порочная… [Да?] Знаете, кем бы я хотела быть? [Кем?] Помойной кошкой. Найти вонючую рыбью голову в грязном баке и грызть ее… Быть самой собой…».

Каждая наша встреча начиналась с ее желания «не говорить ни о чем», и мне все время приходилось преодолевать ее сопротивление и стимулировать ее предельно заторможенную вербальную активность. Ни с одним другим пациентом мне не приходилось столько говорить, так как, фактически — после каждой фразы из 5_7 слов, пациентка замолкала и продолжала только после моего дополнительного вопроса или повторения ее последних слов как подтверждения того, что я ее слушаю.