Часовой

Я усомнилась в необходимости тайника – в конце концов, на него могли набрести пацаны, которые любят устраивать склады оружия поближе к загадочным чердакам, а ниша отлично для этого подходила. Ингарт немедленно вычислил, что вероятность выронить ключ из кармана у него гораздо больше.

Мы вошли.

Квартира состояла из кухни, она же прихожая, комнаты и чулана для дров, в котором Ингарт оборудовал душ. Пока он объяснял мне конструкцию душа, я высматривала хоть какую-то примету, позволяющую судить о наличии женщины. Приметы не находилось.

Я искала шпильку или заколку на полочке перед зеркалом, какое-нибудь чисто дамское мыло на раковине, тапочки, даже заглянула за дверь в поисках халата на гвоздике. И не заметила, что Ингарт уже минуты три с интересом наблюдает за мной.

– Господи, какой сумасшедшей женщиной ты станешь лет через пять! – съязвил он.

– По-моему, насчет жены кто-то соврал, – сердито ответила я. – Ты же сам говорил, что существо из плоти и крови должно оставлять следы.

– По-твоему, на обеденном столе обязательно должны валяться чулки и бюстгальтер? След есть. Я его вижу. Ну-ка, волчонок, пройди еще раз по маршруту.

Я прошла четыре раза. Ингарт успел за это время сварить кофе, разлил его по чашкам, сам сел за стол и потешался над моей слепотой. Шуточки были злые.

Исследуя комнату и кухню, я, естественно, приглядывалась ко всему. Мебель у Ингарта была старая и разномастная. Тогда как раз вошла в моду дешевая и светлая, из древесно-стружечных плит, и не так уж он мало зарабатывал, чтобы не обставить комнату поприличнее. До моды «ретро» оставалось еще очень много лет. Посуда у него тоже оказалась сборной, за исключением керамического кофейного сервиза. Это могло бы сойти за искомую примету женского присутствия, если бы я не знала патологической страсти Ингарта к кофе. Он пил его в любом виде – по-турецки, растворимый, ячменный, с цикорием, с молоком, с бальзамом, с мороженым, и выпивал, по самым скромным подсчетам, чашек шесть в день. Видно, у себя дома он решил завести кофейный рай.

Наконец я нашла за зеркалом жгутик ваты, выпачканный тушью для ресниц.

– Правильно, – одобрил Ингарт. – Учись смотреть под неожиданным ракурсом, тренируй внимание и в поиске пытайся представить себе характер другого человека, а не исходи из своего собственного характера, волчонок. Так-то.

– Что ты имеешь в виду?

– Вот что. Ты еще не красишь глаза?

– А ты считаешь, что мои глаза нужно красить?

– Пятерка. Ну так вот – ты не красишь глаза, зато у тебя длинные волосы и ты измышляешь себе прически. Поэтому ты привыкла к тому, что у тебя в хозяйстве полно шпилек и нет коробочки с тушью. Я заметил – ты искала именно шпильки. А теперь…

Он заставил меня, исходя из ватного жгутика, нарисовать словесный портрет своей жены. Сперва я растерялась – в университете этого не проходили. Потом вспомнила Шерлока Холмса и заговорила весьма бойко. Ингарт согласно кивал мне, поправлял, когда меня уж слишком заносило.

– У тебя есть фантазия, волчонок. Это хорошо. Я так и думал. Только непонятно, на что ты ее в жизни употребишь.

– Можно подумать, что ты готовишь меня в агенты ЦРУ! – фыркнула я. – Последняя стадия – словесный портрет. Остались только прыжки с парашютом, а все остальное мы уже проходили.

Ингарт усмехнулся и пододвинул ко мне чашку.

– Не все разведчики прыгают с парашютом. И не это для разведчика, на мой взгляд, главное. К тому же ты так визжишь, что приземлишься аккурат к дверце поданного экипажа с соответствующими зарешеченными окошками.

– А что главное для разведчика?

– Умение ждать. Просто жить и ждать.

– Чего?

– Своего мига. Ты не думай, что у них жизнь, как в кино, голые блондинки, погони по крышам и схватки в старинных замках. Это, может, раз в жизни у одного из сотни разведчиков случается, а лучше, чтобы вообще не случалось. Если за разведчиком гонятся по крыше, значит, он плохо сработал. Вот за тобой бы точно погнались.

– Это почему еще?

– Хотя бы потому, что ты до сих пор не заметила, что нас здесь трое.

Первая мысль была – бесшумно вошла жена Ингарта, стоит в дверях и качает головой, слушая наш разговор. Я резко повернулась. Ее не было. Я пробежалась взглядом по всем местам, где бы мог спрятаться человек, и сурово уставилась на Ингарта.

Он молча взглядом же указал на угол дивана. Из-под бахромы покрывала выглядывал кот.

– Прошу любить и жаловать, мой сожитель Курупиру, – представил Ингарт. – Только не вытаскивай его за шиворот, он этого не любит. Он этого даже Хелге не позволяет.

– Что такое Курупиру?

– Леший в лесах Амазонки. У него зеленые глаза, и он почти бессмертен. Его можно только задушить, и то по каким-то особым правилам.

– Похож, – согласилась я, и мы выманили Курупиру из-под дивана. Он оказался огромный и пушистый, дымчато-серый в размытых полосах и с огромными пятнадцатисантиметровыми усами.

– Я люблю его, – сказал Ингарт, лаская зверька. – Он свой парень.

– А за что ты его любишь? – Я тоже стала гладить Курупиру.