Часовая башня

— Не будет, — присел в кресло у камина Яков Карлович. Любил это кресло, особенно зимой, когда приезжал на Рождественские с семьёй. Или осенью, задерживаясь на недель перед тем, как возвращаться в Петербург. Но, сейчас показалось неуютным, словно холодом обдало. Догадывался; дом прощается с ним таким образом, словно отторгая от себя, как инородное тело. Не нужен был ему. Словно видел свою судьбу, желал скорее остаться один, для того, чтоб по быстрее забыть заботу о себе своего хозяина.

— Я прибрался тут, как мог. Кухарка ваша говорит; — На коль мне это нужно? И в город подалась. Испужалась больно. Авдотья, Дьякова жена, полы помыла. Только вот с окнами беда. Побили стёкла. А теперь не достать их нигде. Словно под землю канули стекольщики. Шпингалеты по срывали кое-где. Так я слегами подпёр.

— Чайку бы с дороги, — достал из позолоченного с вензелями из букв «Я» и «К» портсигара сигаретку, закурил.

— Можно-с. Самовар, как есть цел остался. Не тронули. Наверно потому, что у каждого в доме свой есть, а про запас ума не хватило. Убогие умишки. Кто за собой поведёт с тем и идут. Не ведают, что творят. Глядишь ещё и покаются.

— К чаю-то есть, что?

— Найдётся, как не найтись? С едой у нас всегда в порядке было.

Пили чай. Не мог понять своим умом правда ли всё то, что происходит вокруг, или только кажется ему, словно во сне. Неприятном. Привидевшемся на рассвете, будто в детстве. Но, тогда, проснувшись, всегда находил вокруг себя родные стены, реальность плавно возвращалась к нему. Всегда, что-то такое важное, без чего не мог, как казалось жить дальше находилось в его памяти, грело душу. Но, сейчас не спал, и непоправимость происходящего не желала уступать место чему-то обнадёживающему, как в детстве.

Да, безусловно, вырос, женился, стал отцом семейства. У него двое детей, Алекс и младшая Лиза. Третий, первенец, Йохан, или Иван, как его принято было называть в семье на Русский манер, умер, будучи месяц от роду от дифтерии. Внучка Настенька, недавно родилась от Лизаветы, что рано по современным меркам вышла замуж.

Неужели всё это кончится? Забудется, как страшный сон. Нет, не может пройти бесследно. Где будут жить его дети, внуки? В какой стране? В той, что рушилась на глазах, или вынужденные бежать, окажутся на Родине предков? Много прежде думал об этом. Пару раз бывал в Италии, один в Париже. Но, в самой Германии никогда. Почему? Может, являясь тем местом откуда пошёл его род, теперь уже не имел с ним никаких связей. Но, любил север.

Никогда не стоял вопрос существования перед ним так прямо, как теперь, сегодня, когда занимаясь продажей квартиры в Киеве, заехал в своё имение, застав там полный развал. Всегда, даже и самом начале своего карьерного роста был защищён поддержкой родных, уверен в завтрашнем дне. Не столько сами деньги внушали эту уверенность, сколько понимание исправности того механизма, что был налажен и работал уже не первый век в России, позволяя каждому сословию находится в рамках ему дозволенных.

И, вот сейчас, кода видел — близок от окончания своей государственной службы, ощущал полную неустроенность, опасность потерять всё, что досталось ему, как по завещанию, так и благодаря службе. Что он оставит своим детям, внукам? Да, и смогут ли те так же оставить что-то своим?

В прихожей послышались шаги. В дверях появился незнакомый мужик.

— Доброго дня барин. Вы не пужайтесь нас, — застыл в проходе, словно потеряв дар речи.

Припомнил знакомые черты лица. Местный кузнец Митрофан.

За ним вошло ещё пару мужиков. Позади них, словно главарь шайки, ступала жена Митрофана. Невысокая, полненькая хохлушка Марфа.

— Многие одумались, как Федька запил. Решили вот вещи вернуть. На подводах подвезли. Всего три. Малая часть. Но, не желаем грех на душу брать.

Ты извини нас Яков Карлович, — грузно, со скрипом половиц пал на колени Митрофан, слегка подняв пыль вокруг себя.

За ним опустились остальные двое, что выглядели рядом с ним подростками.

— Что ж так пол-то метёшь Демьян Елеазарович, весь в пыли? — деловито заметила Марфа.

Глава II. Пятая Симфония

Худая и высокая, всего лишь на два вершка ниже, напоминала ему известную в Берлине исполнительницу фортепьянной музыки. Бывал на её концертах в Петербурге. Влюбился в манеру исполнения. Словно проваливаясь в обморок закатывая глаза откидывалась на табурете перед инструментом. Впрочем, как и сама музыка вдруг становясь неземной.

Если бы не женское платье, своими чертами походила на юношу. Возможно виной этому был большой лоб, и, пусть и женственный, но всё же из-за тонкости губ, напоминающий мужской, подбородок.