Чаща

Я любил сестру. Мы все любили. Большинство людей уверены, что нет ничего более жестокого, чем смерть. Конечно, они ошибаются. Ничто не может сравниться по жестокости с надеждой. Если живешь с ней, сколько прожил я, создается полное ощущение, что голова твоя лежит на плахе, а топор вознесен над ней дни, месяцы, годы, и ты уже с нетерпением ожидаешь момента, когда он опустится на твою шею. Большинство верит, что моя мать сбежала, поскольку погибла моя сестра. На самом деле причина в другом. Мать ушла от нас из-за того, что мы не смогли доказать: Камилла была убита.

Мне бы очень хотелось, чтобы Уэйн Стюбенс сказал нам, что он с ней сделал. И дело даже не в том, чтобы должным образом предать тело земле. Это нужно, но есть нечто более важное. Смерть — это разрушение. Она бьет, как строительная баба, превращает твою жизнь в груду обломков, и на руинах ты начинаешь возводить новое здание. Неведение куда хуже. Сомнения подтачивают, как термиты, как микробы. Разрушают изнутри. Ты не можешь остановить процесс и не можешь начать все строить заново, потому что старое никак не разрушается.

И через восемнадцать лет сомнения не исчезли.

Эта часть моей жизни, которой я ни с кем не хочу делиться, представляла наибольший интерес для прессы. Самый поверхностный поиск в «Гугле» связывает мое имя с четырьмя молодыми людьми, исчезнувшими из летнего лагеря. Сюжет этой истории по-прежнему кочует по каналам кабельного телевидения, специализирующимся на реальных преступлениях. В ту ночь я был в лесу. Меня допрашивала полиция. Моя фамилия значилась в списке подозреваемых.

Так что копы не могли не знать.

Я решил не отвечать на этот вопрос. И Йорк не настаивал на ответе.

Мы зашли в морг, и меня повели по длинному коридору. Никто не произносил ни слова. Я не знал, как это расценивать. Йорк говорил правду: я оказался на другой стороне. Раньше я сам наблюдал, как по коридору шли свидетели. В морге мне приходилось сталкиваться с самыми разными реакциями. Опознание тела требует немалых усилий. Почему? Однозначного ответа у меня нет. Свидетели собирались с духом? Или продолжали надеяться (опять это слово) на лучшее? Не знаю. В любом случае надежда исчезает быстро. При опознании ошибок обычно не делают. Если мы думаем, что это близкий нам человек, так оно и есть. Морг не то место, где свершаются чудеса. Никогда их там не было.

Я знал, что копы наблюдают за мной, следят за моей реакцией. Старался держать под контролем что походку, что выражение лица.

Они подвели меня к окну. В комнату, где лежит труп, теперь не заходят. Смотри через стекло. Пол выложили керамической плиткой, чтобы при необходимости мыть из шланга, не привлекая уборщиков. Только на одной из пяти или шести тележек лежало тело, прикрытое простыней. Я видел бирку, закрепленную на большом пальце ноги, но смотрел на большой палец, торчащий из-под простыни, совершенно мне незнакомый. Такая мысль и мелькнула в голове. Этот мужской палец я не узнаю.

В критические моменты в голову иной раз приходят странные мысли.

Женщина в маске подкатила тележку к окну. Мне вдруг вспомнился день, когда родилась моя дочь. Я стоял у палаты. Окно точно так же украшали полоски фольги, выложенные ромбами. Медсестра, такой же комплекции, что и женщина в морге, подкатила к окну маленькую тележку, чтобы я смог получше рассмотреть свою дочь. Наверное, в другой день я усмотрел бы в этом какую-то символику: начало жизни, ее конец, — но не в этот.

Женщина откинула верх простыни. Я смотрел налицо. Копы — на меня. Я это знал. Покойник был моего возраста, ближе к сорока, чем к тридцати пяти, с бородой, выбритым черепом, в шапочке для душа. Выглядела она забавно, эта шапочка, но я знал, для чего она нужна.

— Стреляли в голову? — спросил я.

— Да.

— Сколько раз?

— Дважды.

— Калибр?

Йорк откашлялся, как бы напоминая, что это не мое расследование:

— Вы его знаете?

Я еще раз взглянул на покойника.

— Нет.

— Уверены?

Я уже собрался кивнуть, но что-то остановило меня.

— Что такое? — спросил Йорк.

— Почему я здесь?

— Мы хотим понять, а вдруг вы его знаете…

— Да, но почему вы решили, что я могу его знать?

Йорк и Диллон переглянулись. Диллон пожал плечами, так что отвечать пришлось Йорку:

— У него в кармане лежала бумажка с вашим адресом. И газетные вырезки о вас.

— Такая уж у меня должность.

— Да, мы знаем. — На том он и замолчал.

Я повернулся к нему:

— Что еще?

— Вырезки были не о вас. Точнее, не совсем о вас.

— Тогда о ком же?

— О вашей сестре. О том, что тогда случилось в лесу.

Температура воздуха разом упала градусов на десять, но, в конце концов, мы ведь были в морге. Я постарался говорить без эмоций.

— Может, он интересовался реальными преступлениями. Таких оригиналов сейчас полно.

Йорк замялся, вновь переглянулся с напарником.

— Что еще? — спросил я.

— О чем вы?

— Что еще вы при нем нашли?

Йорк повернулся к мужчине, которого я раньше не заметил. Вероятно, одному из своих подчиненных.

— Мы можем показать мистеру Коупленду личные вещи покойника?

Я еще раз всмотрелся в лицо мертвеца. В оспинах, морщинах. Маноло Сантьяго определенно казался мне незнакомцем.