Чаша судьбы

Бард пригладил рукой рыжие кудри, откидывая волосы назад, чтобы не мешались, и цокнул языком, заставляя лошадей тронуться. Мальчишка, получивший от матери затрещину, перестал реветь и побежал рядом с телегой, положив руку на бортик. Элмерик припомнил, что парнишку, кажется, звали Бринн.

— Что, сильно влетело?

Малец помотал головой.

— Не-а. Мамка сильно не лупит. Вот папка — тот да-а-а…

— Залезай давай, — бард хлопнул рукой по месту на козлах рядом с собой. — Будешь дорогу показывать.

— А чё б и не показать? — Бринн с готовностью забрался в телегу и уже оттуда пересел поближе к Элмерику. — Вона, тама она.

Прищурившись, бард глянул, куда указывал грязный палец с обгрызенным ногтем, но ничего не и увидел. Слишком яркое солнце слепило глаза.

— А ты смелый, раз не боишься бабку! — он хлопнул пацана по плечу.

Тот улыбнулся щербатым ртом.

— Я боюсь. Но не очень. Дядь, а хлебушка дай?

— Держи, — Элмерик разломил булку пополам, одну часть оставил себе, а вторую протянул Бринну. — Но за это расскажешь мне всё, что видел. Как бабка выглядела? Всегда ли была одинаково одета? Не повторяла ли одну и ту же фразу, когда причитала? Это важно.

Мальчишка затолкал весь хлеб себе в рот и некоторое время молчал, сосредоточенно пережёвывая. И лишь проглотив угощение, ответил:

— Ну, она такая… тощая. Лицо как у покойницы. Глаза тёмные-претёмные, и зрачков не видать. А зубищи… как у волка, во! Сама в лохмотьях, будто нищенка, а на голове — корона.

— Прямо-таки корона? — Элмерик от неожиданности потянул вожжи на себя, и послушные лошади встали.

— Ну такая, вроде как венок из цветов, — мальчишка утёр нос рукавом и жадно уставился на хлеб в руке барда. — Только цветы будто из золота и серебра.

— А говорила она что?

Сердце вдруг застучало часто-часто. Корона эта (а скорее, венец) — плохой признак, как ни крути. Баньши были не просто предвестницами смерти. Элмерик и сам так думал прежде, но мастер Дэррек объяснил ему и другим Соколятам, что те являлись хранительницами древних семейств. У каждого рода с многовековой историей была собственная баньши. В обычное время они выглядели не такими страшными, но когда кому-то из рода предстояло умереть, хранительница одевалась в чёрное тряпьё в знак траура. Рыдая и причитая, она рвала на себе волосы, оплакивая грядущую потерю. По всему выходило, что на мосту видели королевскую баньши. Да ещё и незадолго до Остары — в то время, когда грани между мирами особенно тонки. Ох, не к добру это!

Элмерик цокнул языком, и лошади снова пошли. А малыш Бринн пустился в разъяснения:

— Бабка-то энта в основном бормотала что-то или просто выла, как наши тётки деревенские по покойнику воют. Но как-то раз мне будто послышалось про Мир-под-волной. И что кто-то потеряет трон.

— А можно точнее? — для подкрепления памяти Элмерик протянул мальчишке свою часть булочки.

Тот жадно вцепился в хлеб обеими руками, уже разинул было рот, но передумал: со вздохом спрятал кусок в карман.

— Мамке отдам. А так больше нет, ничего не помню. Звиняй, дядь, — Бринн спрыгнул в дорожную пыль. — Пойду я, а то опять заругают. Тут уж недалече — сам доедешь.

Элмерик и без того знал, что не заблудится — дорога-то была одна. Но всё же с мальчишкой было не так боязно. Он сам не понимал, с чего вдруг так оробел: ну баньши, пусть даже и королевская! И не такое видать доводилось. Но страх не спрашивал разрешения, просто пришёл — и остался.

Когда вдалеке показался мост через Рябиновый ручей, под ложечкой противно засосало. Элмерику показалось, будто между балясин виднеется тёмный скрюченный силуэт, но рыданий не было слышно из-за шума воды. Лошади заартачились и встали, что только подтверждало опасения барда: ведь эти умные животные всегда чуют нечисть. Как, впрочем, и собаки.

Пока Элмерик силился сдвинуть упрямых меринов с места, справа от дороги громко и хрипло каркнул ворон. Бард, вздрогнув, обернулся на звук, а когда снова взглянул на мост, то там никого уже не было. Лошади, не дожидаясь новых понуканий, пошли сами, мерно цокая копытами по деревянному настилу. Похоже, баньши опять испугалась и спряталась. Но теперь бард был уверен, что та в самом деле была, а не мерещилась. И не только потому, что видел неясный силуэт. Проезжая по мосту, он сорвал с перил обрывок ткани. Тот напоминал белый шарф: благородные дамы вышивают похожие перед турниром, чтобы обвязать плечо своему рыцарю. На расшитом золотыми нитями шёлке расплывались свежие пятна крови.

На мгновение Элмерику показалось, будто он слышит сдавленные всхлипы, но спустя мгновение их заглушил звук бурных весенних вод, и он решил ехать не останавливаясь.

* * *

Если известие о королевской баньши и встревожило мастера Патрика, то виду он не подал. Выслушал сбивчивый рассказ Элмерика, привычно поджав сухие губы и потребовал:

— А ну покажи шарф.

Бард протянул ему окровавленный кусок ткани. Вот тут уже у наставника не получилось сохранить безучастный вид. Он широко распахнул глаза, по-птичьи вытянул морщинистую шею и схватил добычу длинными цепкими пальцами.