Читаем Чаша гнева полностью

– Не бойтесь, мессен, – сказал он, великодушно улыбаясь. – Я не буду обузой! У меня есть мул, которого я увел из-под носа мародеров, грабивших нашу обитель! Я знаю все тропы и постоялые дворы от этого места и до самого Перпиньяна.

Робер задумался. Мысль о спутнике, которая поначалу выглядела неприемлемой, постепенно казалась все более привлекательной. Действительно, монах Монтаудонский опытный путешественник, и немало лет провел в Оверни. Странствовать с ним скрытно не получится, но ведь и обращать внимание все будут на толстого и шумливого трубадура, а не на того, кто его сопровождает.

– Хорошо, брат, – проговорил Робер после небольшой паузы. – Поедем вместе. Только мы будем двигаться быстро, и никто не должен знать, что я рыцарь Ордена Храма. Пусть будет просто сеньор Робер.

– Клянусь Святым Марциалом, не понимаю, к чему это! – пожал плечами Файдит. – Но если вы просите, то пусть так и будет!

10 февраля 1208 г. Овернь, к северо-востоку от замка Полиньяк

О Лимузин, земля услад и чести, Ты по заслугам славой почтена, Все ценности в одном собрались месте, И вот теперь возможность нам дана Изведать радость вежества сполна: Тем большая учтивость всем нужна, Кто хочет даму покорить без лести [260]

Сильный голос Монтаудонского монаха легко разносился между скал, лютня тренькала, и оставлялось только удивляться, каким образом наездник в черной ризе управляет своим серым скакуном.

Впрочем, тот, похоже, не хуже хозяина знал тропы Оверни и уверенно выбирал дорогу. Копыта его звонко цокали по камням, составляя песне своеобразный аккомпанемент.

Путешествие с Гаусельмом Файдитом могло быть каким угодно, но только не скучным.

– Скажи мне, монах, – спросил Робер, когда песня закончилась, – разве не грех тебе воспевать женщину, чья красота рядом с великолепием Господа – ничто? – Господь создал этот мир, – проговорил Файдит, осенив себя крестным знамением, – и все чудесное в нем. В то числе – и женщин. Почему бы не воздать и им должное? Мы же поем не о грубых утехах плоти, а о любви возвышенной, об Аморе, да и то не всегда! Бертран де Борн, коего многие считают величайшим из поэтов южных стран, складывал и такие строки:

Пока Байард мой не устал, Взлечу на перигорский вал, Пробившись через сеть засад, Пуатевинца жирный зад Узнает этой шпаги жало, И будет остр на вкус салат, Коль в мозги покрошить забрало. – Или еще, – струны запели по-другому. Неважно, четверг иль среда, И в небе какой зодиак, И засуха иль холода, - Жду битвы, как блага из благ: В ней – доблести соль, Все прочее – ноль С ней рядом солдат Не знает утрат. Вся жизнь – боевая страда: Походный разбит бивуак, Стеной обнести города, Добыть больше шлемов и шпаг - Господь, не неволь Ждать лучшей из доль: Любовных услад Мне слаще звон лат! 

– Сеньор Бертран, должно быть, был очень воинственным и доблестным человеком, – заметил Робер. – Но довелось мне прошлой осенью бывать в Тулузе, и там слышать песни трубадура по имени Раймон де Мираваль. Что вы скажете о нем? – Отвечу песней! – усмехнулся Гаусельм. – Слушай!

Каркассонец – третий пиит, Мираваль, что дамам дарит Свой замок, где сам-то он Не живет, и у замка вид, Что яснее слов говорит: Замок сей приют для ворон [261]

– На чем основано это мнение? – спросил Робер.

– Эн Мираваль владеет одной третью старого замка с тем же именем, – судя по голосу, Файдит сдерживал смех, – хотя всюду хвастает своим благородным происхождением! Послушать его, так клянусь Святым Марциалом, сам Раймон Сен-Жилль должен склониться перед ним!

Тропа, по которой пробирались на юг путники, сделала поворот и вывела в широкий овраг с пологими склонами, густо заросший молодым лесом. Путь вперед был перекрыт.

Трое мужчин, стоящих на тропе, оказались вооружены, и лучи солнца холодно играли на металле шлемов. На коттах был герб Оверни, алый трезубец на золотом поле, с добавленным к нему крестом.

– О, Матерь Божья, – сказал Файдит, – воины епископа Робера!

Перейти на страницу:

Похожие книги