Чаша

Между прочим, никто не заметил, когда и как он снял с себя звание генсека. Да, последние пять лет своей жизни он генсеком уже не был. Кем же он был? Просто Сталиным. Да он и без провозглашения был фактическим самодержцем, если забыть, что монархия должна быть народной. Впрочем, разве народ, несмотря на зверства, творимые им на протяжении своего властвования, не любил его самозабвенно? Разве не рыдали в дни его похорон миллионы россиян, начиная с домохозяек, кончая Маршалами Рокоссовским и Жуковым (а ведь Рокоссовский успел уже "посидеть", прежде чем его позвали командовать). Разве сотни стихов и песен о Сталине не говорят о фанатичной и все же во многих случаях искренней любви к этому неоднозначному человеку? Почему нет ни одного стихотворения о Хрущеве, о Брежневе? Одни анекдоты.

Итак, не отвлечься бы. Мы начали говорить о том, что последние годы жизни Сталина можно назвать реставрацией. И это сразу почувствовали все те тысячи русских людей за границей, которые пили там свою горькую чашу.

Замечательный русский поэт Игорь Северянин (он пил свою горчайшую "чашу" не в Париже, а в Риге) так отобразил это веяние в своем блестящем стихотворении в двенадцать строк, которое пришло к нам, правда, не в виде стихотворения (Северянин тогда не переиздавался), а в виде романса, исполняемого Вертинским.

В те дни, когда родились грезы

В сердцах людей прозрачны и ясны,

Как хороши, как свежи были розы

Моей прекрасной голубой страны.

Но дни идут. Повсюду льются слезы.

Нет ни страны,

ни тех, кто жил в стране,

Как хороши, как свежи ныне розы

Воспоминаний о минувшем дне.

А дни идут, уже стихают грозы,

УЖЕ ДОМОЙ РОССИЯ ИЩЕТ ТРОП.

Как хороши, как свежи будут розы,

Моей страной мне брошенные в гроб.

Я выделил строку, в которой поэтически преломилась "реставрационная" деятельность Сталина, а именно то, что от Коминтерна, от мирового интернационала он повернулся лицом к России. УЖЕ ДОМОЙ Россия ищет троп. В то время искала. И это почувствовали многие русские люди, влачившие свое существование в эмиграции.

Там у них в эмиграции началось движение за возвращение в Россию, даже появилось словечко, звучавшее, правда, больше по большевистским моделям: "лишенец", "снабженец", "отщепенец", появилось словечко - "возвращенец". Сотни эмигрантов (особенно много во Франции) получили советские (серпастые и молоткастые) паспорта и советское гражданство. Теперь они могли, если бы захотели, возвращаться в СССР. Не домой, не в Россию, но все-таки ведь в Москву. Образовался в эмиграции Союз Советских Патриотов, и членами этого Союза были не единицы, а сотни и тысячи русских людей.

Самым первым "возвращенцем" оказался Вертинский. Впрочем, его нельзя причислять к тем патриотам, которые стали получать советские паспорта после окончания войны, после Победы. Вертинский вернулся в 1943 году, когда перелом в войне, может быть, и наметился, но полной ясности еще не было. А если учесть, что проситься домой он начал, вероятно, раньше, то приходится признать, что он возвратился в страну воюющую, но еще отнюдь не победившую.

Ходит легенда, что когда до Сталина дошла просьба Вертинского, он с присущим ему лаконизмом сказал: "Пусть споет". Не знаю, как это осуществилось технически, но легенда в том и состоит, что Вертинский спел Сталину свою песню "Что за ветер в степи молдаванской". Песня полна ностальгии. Молдавия тогда входила в состав Румынии. Но граничила-то она с Россией. И вот Вертинский гастролировал, очевидно, в Румынии и оказался в Молдавии вблизи границы.

Тихо тянутся сонные дроги,

И, вздыхая, ползут под откос,

И печально глядит на дороги,

У колодцев распятый Христос.

Как все эти картины мне близки,

Сколько вижу знакомых я черт,

И две ласточки, как гимназистки,

Провожают меня на концерт.

Звону дальнему тихо я внемлю

У Днестра на зеленом лугу,

И российскую милую землю

Вижу я на другом берегу.

А когда засыпают березы

И поля затихают ко сну,

О, как сладко, как больно сквозь слезы

Хоть взглянуть на родную страну.

Выслушав эту песню, Сталин с присущим ему лаконизмом сказал: "Пусть приезжает".

Конечно, было перед этим письмо Молотову из Китая.

"Двадцать лет я живу без Родины. Эмиграция - большое и тяжелое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние... Разрешите мне вернуться домой... У меня жена и мать жены. Я не могу их бросать здесь и поэтому прошу за всех троих... Пустите нас домой".

Мне кажется, что письмо не исключает легенды. Ведь именно, когда Молотов докладывал Иосифу Виссарионовичу о письме Вертинского, Сталин и мог буркнуть с присущим ему лаконизмом: "Пусть споет". Далее все по тексту.