Час зверя

— Ясное дело. А теперь успокойся, о’кей? Нечего так расстраиваться.

— Я не расстраиваюсь, — твердо возразила Нэн. — Со мной уже все в порядке. Мне было нехорошо, но теперь все прошло. Я как-то запуталась, но сейчас чувствую себя просто прекрасно.

Женщина промолчала.

— Просто, когда мы приедем, мне надо позвонить маме, — уверенней продолжала Нэн.

Ясное дело, — повторила женщина в форме, — все будет о’кей.

Нэнси оставалось лишь кивнуть. «У меня же есть право на один звонок», — хотела было добавить она. Отваги не хватило. Отвернувшись, снова уставилась в окно.

Патрульная машина уже свернула. Подъезжает к белому зданию. Нэн следила, как белая громада растет, надвигается на нее. Внезапно сам собой вырвался нервный смешок, непроизвольно Нэнси забормотала:

— Боже, я и впрямь напугалась. Это так глупо, верно? Но я никогда не была в больнице, в такой больнице. — Она вновь сглотнула слезы. — Я правда очень боюсь. Сама не знаю почему.

Женщина опять поглядела на своего напарника, но ничего не сказала. Они уже прибыли. Машина скользила по проезжей дорожке вдоль стены здания. Остановилась на углу. Нэнси прижалась лбом к оконному стеклу. Ничего не видно, только стеклянная дверь. Женщина-коп вышла из машины. Подошла сбоку, отворила дверцу напротив Нэнси, ухватила девушку под локоть и помогла ей сойти.

— Главное, не волнуйся, — повторила она, — все будет хорошо.

Нэнси сжала губы. Женщина ведь обращается не к ней, к какой-то другой девушке, безымянной психопатке. «Одна во всем мире».

Другой коп — широкоплечая негритянка — толкнула изнутри стеклянную дверь. Светловолосая крепко сжала локоть Нэнси и заставила ее быстро пройти сквозь открывшуюся дверь. Нэн услышала, как захлопнулась дверь за ее спиной, и, обернувшись на стук, задохнулась от страха.

— Нет! Господи, нет! — закричала она во весь голос.

Перед Нэнси — белый коридор. С обеих сторон закрытые двери. Там, за дверьми, бормочут, перешептываются люди. Уже слышно:

— Нэнси! Нэнси!

Монотонный, напевный призыв.

Она широко раскрыла рот, но не смогла закричать. Копы волокут ее по коридору, а там, в конце, фигура, восседающая на престоле. Узкоплечая фигура в черном плаще, в костистой руке зажат скипетр.

Нэн изо всех сил уперлась ногами в пол. «Не пойду, не пойду».

— Нет! — закричала она, вновь обретая голос, и начала извиваться, в надежде освободиться, вырвать руки из наручников. — Нет! Нет! Пожалуйста!

И сама испугалась этого пронзительного крика. Как странно. Нэнси слышала свой собственный дикий вопль, но будто со стороны. Издали видела, как она извивается, бьется отчаянно, крепко зажатая полицейской хваткой. Выкатила глаза — одни белки. Белая пена потекла с губ на подбородок. Видела сама, как лягаются и скользят ноги на гладком линолеумном полу. Упирается, не хочет идти. Закинула голову, напрягла шею, каждый мускул в тоненьком тельце натянут, словно ее, малышку, тащат в тот самый сарай. Это и впрямь было странно, нелепо, ведь Нэнси уже погашала, что оказалась вовсе не в том коридоре из кошмарного сна, а в самой обычной больнице, в вестибюле. Женщина-коп пытается заломить ей руку, с дальнего конца приемного покоя спешат еще двое. И две сестры в белых халатах бегут к ним, заглушая командными выкриками ее безумный вопль.

Нэнси понимала, что просто паясничает, ломается на глазах публики, на своих собственных глазах. Наверное, она притворяется сумасшедшей, чтобы на нее не взвалили ответственность за все, что произошло. Она даже разбирала советы своего истинного «Я»: «Ладно, кончай, не стоит. Ты произведешь плохое впечатление. Прекрати немедленно. Немедленно, слышишь? Сейчас же прекрати».

Но не могла остановиться. Представление уже не зависело от нее. Она могла только визжать и лягаться, мотать головой из стороны в сторону, лязгать зубами. Вот уже приближается человек в белой курточке, холеный молодой врач, остроконечная бородка. Распахнул дверь кабинета, бросил на Нэн один проницательный взгляд, в руке сверкнул шприц. Шприц! Она видела, как он выпускает фонтанчик какой-то жидкости сквозь тонкую иглу, избавляясь от воздушных пузырьков. Из соседней двери выплыли две нянечки, вынесли жуткую на вид одежонку: длинные-предлинные рукава.

«Смирительная рубашка! — догадалась Нэнси. — Шутки кончены. Прекрати, Нэн, скорей прекрати!»

Но она продолжала вырываться. Вид врача и смирительной рубашки, казалось, только подстегнул ее безумие, ее неистовые крики. Нэнси бросилась на пол, тело извивалось, переламывалось пополам в отчаянной попытке освободиться. Ее подлинное «Я» наблюдало беспомощно, как полицейские, сестры, нянечки, молодой врач набросились дружно на вопящую притворщицу. И лишь в последний момент, на самом кончике какого-то последнего нормального нерва, чувствуя холодок и подступающую тошноту, Нэн догадалась, что это вовсе не было спектаклем.

И тут они навалились на нее и прижали к полу.

Оливер Перкинс