Час таланта

Так он забрел в городской парк. В павильоне съел четыре черствых пирожка, запил пивом натрудившееся тело благодарно приняло пищу. Потом сидел на скамье, смотрел на облака в синем небе, на деревья, слушал, как шелестят листья под ветром. В шелесте тоже угадывались образы. "Ныне отпущаеши..." прошумел порыв ветра от края до края парка. "Вот ты и пришло ко мне, настоящее, думал Григорий. Теперь я хоть знаю, какое ты, как это бывает. Ныне отпущаеши... нет, не отпускай, не надо. Пусть остальное все отпустит, а ты нет. Да я теперь и сам тебя искать буду. Еще не вечер!.."

Посидев так, скульптор поднялся. Усталость прошла, тело снова наполняла бодрость. Он вышел из парка, на секунду остановился: как же дальше-то быть?.. И вдруг счастливо понял, что застарелая проблема, мучившая его еще сегодня утром, более не проблема; никогда он теперь не расстанется с этим чувством жизни, потому что легко принесет в жертву ему все: благополучие, заработки, соблюдение приличий, сытость... Лишь бы так, как сейчас, легко шагалось, дышалось, думалось, лишь бы так чувствовать, чувствовать до стеснения в сердце образную суть мира в каждой линии тела человеческого, в жилках листка, в каждой складке земли, в красках заката или восхода. Он теперь не сможет иначе!

Придя домой, Григорий Иванович быстро и беспечно собрался. Разговор с женой тоже вышел непринужденный и короткий. Резус-отрицательная Тамара в ярости вылетела за ним во двор и за калитку:

Ну и проваливай, куда хочешь, придурок жизни! Хоть на все четыре стороны! Ее высокая прическа сбилась набекрень, как папаха. Это ж надо, на старости лет в босяки подался! И не вздумай вернуться... чтоб я тебя больше не видела!

Но скульптор, удаляясь по Уютной, понимал, что кричит она так больше от растерянности, а также для впечатления на соседей, чтобы была видимость, что не сам ушел, а она выгнала. И когда через полквартала услышал за спиной плачущее:

Гриша! Гри-ша, ну куда же ты?! Гри-иша, господи... жалость резанула сердце. Он замедлил шаги. Но мотнул головой, снова наддал. "Нет, ничего хорошего здесь не будет ни мне, ни ей".

Он снова вышел на бульвар Космонавтов, зашагал в сторону вокзала. Пройдя с километр, успокоился. Солнце садилось. Пряно пахли тополя, их просвечивающая молодая листва казалась золотистой. Чемодан не тяготил руки.

Путь Кнышко пересекли две девушки. Они шагали в ногу, четко цокая по асфальту каблуками-шпилями, задорно скосились в сторону скульптора: что, пожилой, слабо приударить за нами?.. Григорий только усмехнулся им вслед. Удаляющееся кастаньетное цоканье сразу вызвало из памяти музыку фламенко, а затем и "Арагонской хоты". Он сам зашагал более упруго, насвистывая отрывок из "Хоты". Встречный старик неодобрительно глянул, пожевал запавшими губами, покачал головой:

Бедный будете, молодой человек. Григорий и ему улыбнулся на ходу. "А я и есть бедный, дедушка. Дома нет, жены нет, работы нет. И самый богатый тоже я!"

В семь вечера Юрий Иванович записал в журнал окончательный режим. При нем после импульса в пятьсот ампер вспышка держалась в трубке не менее четырех секунд.

Им не хотелось покидать лабораторию. Спугнула уборщица, которая, громыхая щеткой о ведро, пришла мыть пол. Она так понимающе взглянула на Зосю, что та засмущалась и стала собираться. Закруглился и Передерий.

На улице становилось сумрачно: с востока на город надвигалась первая в этом году гроза. Она захватила их на полпути к Зосиному дому; пришлось укрыться под широким кленом. В шуме дождя и орудийной пальбы молний ничего не было слышно, и, когда Зося что-то сказала, Юрий Иванович придвинулся к ней. Их снова притянуло друг к другу. Они обнимались и целовались, пока не кончился дождь, пока не стало невмоготу только целоваться.

Потом молодой инженер и лаборантка брели по умытым булыжным улицам. Юрий Иванович глазел по сторонам, критиковал вывески.

Ну что это "Ателье индпошива No З"? Надо назвать по существу: "Не платье красит человека". Или вот: "Таращанская контора загса", фи, как скучно! Назвали бы: "Брачная контора имени Сократа и Ксантиппы", была такая милая супружеская пара. А это? "Магазин головных уборов"... надо бы "Дадим по шапке"! Он был в ударе. Зося смеялась и соглашалась. Потом Юрий Иванович читал ей стихи любимых поэтов: Блока, Есенина, Маяковского а напоследок, не назвав автора, и свои, которые написал еще студентом и до сих пор никому не прочел.

Около полуночи, когда инженер возвращался домой с Зосиной окраины, гроза сделала второй заход на город. Снова полыхали сиреневые молнии, озаряли темные лужи, мостовую, над которой поднимался пар. Сладко пахли расцветающие маслины. Юрий Иванович спокойно посматривал на молнии: сегодня он видел кое-что поярче.

Дома его ждал прозаический холодный ужин на кухне. Прозаическим был и сдвоенный храп тестя и тещи в спальной. Прозаическим был вопрос жены Передерихи: "Это где ж ты пропадал до такой поры? Уж не сгулял ли налево?"

Юрий Иванович смутился, поперхнулся картошкой. Но вспомнил о сделанном сегодня, воспрял: