Час пробил

Улица Фата-моргана была такой же, как многие другие улицы Роктауна: чистой, ухоженной, со множеством цветов, выглядывающих с небольших участков. Но, несмотря на

сходство с другими, эта улица имела одно явное и весьма красноречивое отличие — эта улица была небогатая. Да — чистота. Да — цветы. Да — ухоженность. Но чистота бедная, цветы чахлые, с трудом дающаяся ухоженность… Может быть, и название улицы должно было символизировать, как призрачны надежды на успех: желать успеха так естественно, но почему-то желание потрогать мираж почти всем, кто жаждет успеха, покажется глупым, хотя мираж и успех — примерно одно и то же, а может, и вовсе одно и то же.

Миссис Уайтлоу остановила машину у одиннадцатого номера. Перед входом в дом на геометрически круглых клумбах росли тюльпаны. Элеонора не любила эти цветы, они всегда вызывали у нее ощущение, среднее между торжествами на неудачной свадьбе и похоронами. Элеонора любила цветы попроще, поестественнее. Она и сама в душе была человеком простым и естественным. Цветы-аристократы — как людй-аристократы: и в тех, и в других слишком много наносного. У калитки висел настоящий медный корабельный колокол — правда, небольшой, — неизвестно с какого моря занесенный сюда. К языку колокола был привязан шнур, весьма живописный, скрученный из нескольких знававших и лучшие года кашемировых платков. Элеонора потянула шнур и в этот момент плечом ощутила чье-то прикосновение, чье-то или к чему-то. Она резко обернулась и увидела безобразное существо: маленькое, совершенно лысое, с огромными розоватыми бородавками, разбросанными по широкому серому лицу, в центре которого громоздился чудовищных размеров нос.

— Вы кто мне? — спросило существо басом, мягко глядя на Элеонору.

— Я ищу мистера Сола Розенталя, — пролепетала от неожиданности женщина.

— Не ищите его. — Незнакомец выдержал паузу, взял Элеонору за руку и легонько потянул за собой. — Не ищите его. Вы его уже нашли.

Элеонора никогда бы не поверила, что у такого отца может родиться такая дочь, как Нора.

В доме Сола Розенталя было темно и прохладно. Он усадил Элеонору на мягкий скрипучий диван, сам сел на стул, подогнув под него короткие кривые ножки. Если дочь сама начала разговор о Дэвиде Лоу, то отец молчал и, когда молчание стало тягостным, провел пальцем по столу, покрытому толстым слоем пыли. Сол Розенталь посмотрел на

подушечку пальца со слоем серой мохнатой пыли и проговорил, виновато вытирая палец о брюки:

— Живу один. Жена умерла много лет назад. Вот она. — Он взглянул на большую цветную фотографию на стене. Миссис Уайтлоу увидела молодую женщину, ее иссиня-черные волосы были гладко зачесаны и открывали красивый чистый лоб. Это был портрет трагический и чарующий одновременно. Глядя на него, можно было с уверенностью сказать, что овдоветь Солу Розенталю пришлось очень давно. Становилось также понятным, почему Нора Розенталь — дочь невероятно уродливого отца — так хороша.

— Мистер Розенталь, — начала Элеонора, — я даже не представилась…

— А зачем? Я и так знаю, кто вы. Миссис Элеонора Уайтлоу. Частный детектив. Много нашумевших дел в по следние годы. Вас пригласила Розалин Лоу. Вы уже несколько дней в нашем городе. Он маленький, наш город, здесь все и всем становится известно быстро. Я ждал вас. Как только вы ушли от дочери, она позвонила мне. Просила шугануть вас — это я умею. Но зачем мне, приличному человеку, грубить приличной женщине? Зачем? Достаточно, что мы с дочерью не можем обменяться и двумя фразами, как начинается ядерыый взрыв. Она не любит меня. Ей неприятно, когда кто-то видит меня. — Он замолчал и подтянул брюки, открыв обзору носки, приспустившиеся с тоненьких, молочно-белых ножек, усыпанных густыми жесткими волосками.

— Мистер Розенталь, вы не могли бы рассказать о ваших отношениях с Дэвидом Лоу?

— О моих отношениях? Пожалуйста. Мы вложили деньги в одно дело и проиграли. У него был запас прочности, а у меня нет. Поэтому он остался в своем особняке, — то ли с горечью, то ли со сдержанной яростью проговорил хозяин, — а я переехал сюда. В конце концов, какая разница, где жить, где готовиться к естественному финалу. Главное — мир в душе. — Нет, он, конечно, смиренно горевал. — Вот я говорю с вами, у меня есть тюльпаны, которые доставляют мне удовольствие, я молюсь, я покупаю привозные луковицы на последние деньги, ругаюсь с дочерью — живу, одним словом. А Дэвид? Теперь его положение хуже, чем мое. Намного хуже. И главное — я еще, быть может, смогу подняться, а он никогда.

То, что Сол Розенталь предвидел время, когда еще сможет подняться, мало вязалось с разговорами о мире в

душе, о луковицах тюльпанов и прочей умильной болтовне. Пожалуй, все-таки на ярости был замешен его монолог. Если от матери Нора унаследовала горделивую осанку, бархатистость кожи и огромные глаза, то отец передал ей частичку своей энергии, всего частичку, а и она была весьма внушительной.

— Вы дружили с Лоу? — уточнила Элеонора.