Час пробил

Лиззи краснеет, ей неловко. Элеонора хочет сказать: «Ну что вы, милая моя, чего же тут стесняться? Дело житейское. Одинокой ли женщине вас не понять?» _г

Миссис Уайтлоу молчит и незаметно изучает девушку: лицо как лицо, то, что называется — хорошенькая мордашка. Имеет ли значение, что ее комната над спальней мистера Лоу? Может быть — да, может быть — нет. Надо будет подняться в ее опочивальню и вообще осмотреть дом, не торопясь, не желая даже найти нечто необычное, а просто медленно пройти по комнатам, как будто собираешься купить большой и дорогой дом и хочешь точно знать, за что будешь _f платить деньги.

— Около половины девятого мы спустились.

— Мистер Лоу во время вашего свидания оставался у себя? -

— Он читал. Скорее всего, читал. Обычно у него играет музыка, а если тихо — значит, читает. Он говорит: «Не могу и читать, и слушать музыку одновременно, увы, не Цезарь».

— Какую музыку? — неожиданно для себя уточняет Элеонора.

Понимаете, — девушка краснеет, — это не современная музыка, в такой я не разбираюсь. Знаете, она чем-то напоминают церковную: многоголосая, напевная и жутко тоск-, ливая. Иногда спокойная, плавная такая, мелодичная, а иногда просто неистовая, и, когда я в такие моменты — крайне редко — захожу к мистеру Лоу, вижу: он мечется по комнате или стоит у распахнутого окна, особенно в непогоду, дождь хлещет ему в лицо, и кажется, он шепчет какие-то за—

клинания или молится, только губы вздрагивают. В такие мгновения он как безумный.

— Мистер Лоу религиозен?

Элеонора вспоминает, когда она последний раз ходила в церковь. Ей становится неудобно перед богом. Если он есть, то, надо полагать, заждался ее визита. Она бы с удовольствием ходила к нему хоть каждый день, лишь бы были соблюдены два условия: первое — какой-нибудь архангел прилетал бы, пускай даже без ведома Элеоноры, и незаметно клал в причудливого литья старинную чугунную шкатулку деньги на жизнь, и второе — чтобы подопечные господа перестали совершать преступления, тогда бы и Элеоноре не нужно было ломать голову над традиционными вопросами: кто? как? почему? В голове ее еще скачут короткие — не длиннее револьверной вспышки — слова «кто, как, почему», когда она слышит ответ девушки:

— Нет. Не религиозен. — Как многие несложные натуры, Лиззи использует для ответа лишь те слова, которые были в вопросе, но так же часто поступают осторожные, достаточно изощренные люди, знающие, как важно отвечать именно на заданный вопрос, а не чуть больше, чтобы не сказать лишнего, и не чуть меньше, чтобы не вызвать подозрений в умолчании. — Я никогда не видела, чтобы он ходил в церковь, — продолжает она. — Он очень бережно относился к своему телу — теннис, гольф, яхты, а насчет души не знаю. Он говорил: «Главное — тело человека, Лиззи. Чем больше тебе лет, тем лучше это понимаешь. Никто, никогда и нигде не помогает слабым и больным. Говорить могут все, что угодно, но жалких людей боятся, как прокаженных, потому что не хотят, чтобы их слабости или болезни перекинулись на других. Вот в чем штука. И если я добр с тобой, это вовсе не означает, что помогу, когда тебе будет плохо. Просто моя доброта мне ничего не стоит, ничего, кроме того, что я плачу по контракту. Ты молода, ты недурна собой, ты мне симпатична, но ты для меня никто, понимаешь, абсолютно никто…»

— Вы повторяете все, что он говорил, слово в слово? — с удивлением спрашивает Элеонора, которая не ожидала услышать от девушки таких откровений.

— Я ничего не присочиняю, ничего. У меня хорошая память, и мистер Лоу говорил мне все это именно такими или почти такими словами.

— Извините! — миссис Уайтлоу меняет позу.

Она устала сидеть прямо, опускает подбородок к столу на сцепленные пальцы красивых рук, смотрит на Лиззи и ду

мает, что примитивных людей в природе нет вовсе: есть только сложные люди и невероятно сложные, н больше никаких.

«Ты для меня никто, никто, понимаешь, абсолютно никто, — начинает Лиззи именно с тех слов, па которых ее прервали. — Я — эгоист и этого не скрываю. Вот что важно. Очень важно. Все эгоисты, но большинство это скрывают. Человек с тайным удовлетворением согласится, когда его обвинят в жестокости, но попробуй упрекнуть его в эгоизме, что тут начнется — бой быков! И такие милые дурочки, как ты, попадаются. Они думают, что злые люди не могут улыбаться так мило, так открыто, так искренне. Запомни, дорогая, именно негодяям удается прикидываться добряками всегда и везде, лучше чем кому-либо». — Девушка встает и начинает переставлять баночки со специями, их множество с различными наклейками и без на огромном кухонном буфете. — Потом он брал меня за руку и говорил: «Не обижайся, ты для меня никто, и все друг для друга никто. Что бы ты ни говорила — я же не обижаюсь».

«Музыка, музыка, — вертится в голове Элеоноры, — интересно, какая музыка доводила до состояния экзальтации человека, который, ничуть не смущаясь, признавался в эгоизме, не крутил, не искал лазеек, а утверждал очевидное: я — эгоист».