Час пробил

«Зачем она приедет? Что-нибудь спросить. Я не испытываю никакого зла к ней. Странно! Мои несчастья начались с ее расследования. Глупости, при чем здесь она? Мои несчастья начались, когда ее еще и в мыслях у родителей не было. Пускай спрашивает, если надо. Какая разница. Буду просто смотреть на нее и получать удовольствие, как от деревьев и цветов в каплях дождя. — Барнс усмехнулся. — Совсем забыл: я мужчина. Пока еще. Наслаждаться, как цветами? Почему? Разве я не могу заинтересовать ее? Конечно, я не молод. Часто трудно понять, почему женщина отдает предпочтение одному, не удостаивая ни малейшим вниманием другого. Я нравлюсь интеллигентным женщинам. Они видят во мне нечто, чего я сам не вижу. Бог с ними. Если они видят, я могу только радоваться за них. Может быть, налить вина и сказать: «Вы не поверите, миссис Уайтлоу, — а тем не менее, я абсолютно искренен, — жить мне осталось не более двух-трех дней. Понимаю, мое предложение прозвучит необычно, но согласитесь, и я оказался в необычных обстоятельствах. Мне нечего терять, осталось так мало времени, что я могу предложить вам руку и сердце. Именно так. Я никогда бы не позволил себе домогаться вас. Ни в коем случае. Я не беден, я одинок. Кому все достанется? Почему бы не жене? Законной жене! Первая брачная ночь будет, вполне вероятно, последней моей ночью. Ну, что? Принимаете предложение?*

Барнс даже взмок от внезапно возникшей решимости. Он расставил кресла, посмотрел, есть ли в холодильнике что-нибудь подходящее к изысканным винам, и, удовлетворенный результатами осмотра, пошел в ванную, встал под душ—

Он растерся жестким полотенцем, взглянул в зеркало на красное пятно, потом опустил взгляд на точно такое же пятно на бедре. В который раз подумал: «Лучше бы оба пятна были на бедре». Всю жизнь ему портил кровь этот незначительный дефект. Какая чушь! Только теперь стало ясно, какая чушь.

Барнс облачился в привезенный из Италии костюм, повязал галстук, стоя напротив зеркала, потрогал пятно и все это время размышлял: «Насчет предложения миссис Уайтлоу — шутка? Или сделать на самом деле? Неужели сейчас, за считанные часы до… до решения всех моих проблем, я способен испытывать чувство стеснения? Способен. Вот что удивительно. Условности. Кажется иногда: жизнь человека кончится, а условности, которым он придавал такое большое значение, продолжат существование сами по себе, невзирая на кончину владельца.

Элеонору он истрепал у входа. Она была бледнее обычного, и поэтому помада па губах казалась несколько ярче, — Боже! — рассмеялась опа, — Вы так элегантны сегодня. Уж не собираетесь ли вы сделать предложение какой-нибудь счастливице?

Элеонора знала, что Барнс холост, знала, что такие люди никогда но женятся. Но она по подозревала, сколь убийственен для хозяина ео обычный светский комплимент. Пет, Барнс по считал обязательным для миссис Уайтлоу быть оригинальной в выражении каждой мысли, пришедшей ей в голову. Однако банальная фраза, которой гостья откликнулась па его тщательную подготовку к тому, что должно было, как он надеялся, кратковременно связать их, показалось ему оружием, выставленным против него в качестве самозащиты.

Сердце Барнса дрогнуло. Он быстро взял себя в руки и мысленно утешил: «Все равно никакого предложения я бы не сделал. Буду смотреть па пее, слушать, что-то отвечать и думать: как хорошо, что опа появилась. Спасибо, господи. Этого же могло нс случиться. И лица, которые мне пришлось бы увидеть в последний день, были бы всего лишь рожами наемных убийц. Как много останется после моего ухода: деревья, Харт, миссис Уайтлоу, цветы, море, Дэвид Лоу (если немного переживет меня, хотя вряд ли), всегда изнывающая от желаний старушка Розалии. Вот кому надо было сделать предложение».

Интересно, знал ли Дэвид о его романе с матерью? Нет. Не знал. Не мог же он держать в голове чудовищное количество фактов, так или иначе связанных с бурной жизнью мамаши. Как много останется после него: море и птицы, полицейские па тихих улицах и шепот пересудов, похоронное бюро, в котором уже не видно возмутительно смазливой физиономии Марио Лиджо… Да мало ли о чем можно сейчас вспомнить. Зачем? Его не будет! Значит, останется не его море, не его цветы, не его Харт. Какое-то, пусть отдаленное, отношение к нему будет иметь только похоронное бюро. Хорошо, что Лиджо сбежал. Хорошо, что не он будет впихивать гроб с Барнсом в катафалк. Ему неприятно думать о руках Марио Лиджо, державших в объятиях Розалии, которую когда-то сжимали руки Барнса. Руки хирурга из красивой легенды: его пальцы как будто видят. «Какие руки», — говорила Розалин тысячу лет назад и тяжело вздыхала.

— Что-то случилось? Вы странный сегодня.

Барнс обнял Элеонору за талию, подвел к окну и сказал: — Посмотрите, какая красота. Мы часто не замечаем

этого. Непозволительно часто. Прошу вас, как можно чаще смотрите вокруг себя, иначе когда-нибудь пожалеете.

— Я недавно была на морс и удивлялась — неземная благодать.