Час Орды

— Вроде, да, — ответила Мэри, все еще хмурясь. — Но какое отношение это имеет к тебе?

— Это доказывает существование того, во что я верю, — продолжил Майлз. — Моя теория живописи. На самом деле во всем творческом… — и он рассказал ей все. Но и после его рассказа Мэри все равно покачала головой.

— Не знаю, — сказала она, перетасовав заметки. — Но, Майлз, ты ведь принимаешь на веру слишком много допущений? В это, — она перебрала заметки, опять взглянула на них, — достаточно трудно поверить…

— Ты поверишь мне, если я кое-что тебе расскажу? — прервал он.

— Разумеется! — ее голова поднялась.

— Тогда ладно. Слушай, — сказал он. — До нашей первой встречи, после того как я впервые заболел полиомиелитом, я занимался рисованием главным образом для того, чтобы скрыться от людей, — он глубоко вздохнул. Понимаешь, я не мог свыкнуться с мыслью, что я ущербен. Я обладал способностями к искусству, но живопись и рисование просто заполняли тот первый год после болезни.

— Майлз, — мягко сказала она, опять накрыв своей ладонью его руку.

— Но потом произошла эта история, — упрямо продолжил он. — Я рисовал на природе, у основания той скалы, которую показывал. И что-то щелкнуло.

Внезапно я оказался в ней… внутри картины. Я не могу этого описать. Я забыл обо всем окружающем. — Он остановился и глубоко вздохнул.

— Я не должен был «отключаться» и привлекать внимание людей. Какие-то ребята, по возрасту мои одногодки, подошли понаблюдать за тем, как я рисую. Наверное, они стали задавать мне вопросы. Но я даже не слышал их.

Меня впервые захватило то, что я рисовал… Это — как чудо, как впервые выздороветь после долгой болезни…

Когда я не ответил, — продолжил он через секунду, — они, скорее всего подумав, что я застеснялся, начали пихать меня и хватать кисточки. Но я едва видел их и боялся даже подумать, чтобы прерваться хоть на секунду. Я чувствовал, что если прервусь, то потеряю это эмоциональное состояние, неожиданно захлестнувшее меня. Но в конце концов, когда один из них схватил коробку с мольбертом и побежал с ней, я очнулся.

— О, Майлз! — тихо воскликнула Мэри. Ее пальцы успокаивающе глодали его крепко сжатую в кулак руку.

— Поэтому я погнался на ним… за тем, который схватил мольберт, и, когда уже почти догнал, он бросил его. Я подобрал мольберт и увидел, что… моя картина исчезла.

— Они забрали ее? — спросила Мэри. — Майлз, они не могли!

— Я огляделся, — продолжил он, видя перед собой не девушку, а навсегда врезавшуюся в память сцену, — и увидел того, кто их взял. Он побежал в другом направлении, вверх по дорожке, ведущей на вершину скалы, и к тому моменту уже бежал поверху, высоко над моей головой.

Майлз замолчал. Усилием воли он заставил себя отвлечься от воспоминаний многолетней давности и опять посмотреть на Мэри.

— Мэри, — сказал он, — я не думал ни о чем, кроме картины. Мне показалось, что с ее появлением я вновь вернулся к жизни после того, как потерял себя после болезни. Я подумал, что должен во что бы то ни стало вернуть эту картину. Я пошел и взял ее.

Он прервался.

— Мэри, я взобрался по этой скале и оказался прямо перед тем парнем, взявшим холст. Увидев, что я приближаюсь, он бросил холст в траву красками вниз и убежал. Когда я поднял холст, на нем не осталось ничего, кроме пятен и полосок в тех местах, которыми он коснулся густой травы.

— Майлз! — вскрикнула она, сжав пальцы на его руке. — Как ужасно!

— Не так уж ужасно, — он заглянул в ее глубокие карие глаза. — Ладно.

Мэри, ты не поняла! Я ВЗОБРАЛСЯ НА ЭТУ СКАЛУ!

Не понимая, она смотрела на него.

— Я знаю, ты уже говорил это, — напомнила она. — И ты, наверное, взобрался достаточно быстро…

— Да, но дело не в этом! Подумай! Я взобрался на скалу… пользуясь только одной рукой. Только одной!

Все еще не понимая, она продолжала смотреть на него.

— Разумеется, — согласилась она. — Да, у тебя только одна рука… внезапно она, сделав быстрый вдох, замолчала.

— Да. Поняла? — Майлзу показалось, что в его голосе прозвучали победные нотки. — Мэри, на такую скалу однорукий просто не может взобраться. Надо держаться одной рукой, пока переставляешь другую, и так далее. Я вернулся на следующий день и попытался опять подняться вверх. И не смог. Не смог даже начать. Скорее всего, я мог, меняя захват, балансировать на ногах.

Он кивнул на вырезки, лежащие перед ней.

— Чтобы забраться, — продолжил он, — мне понадобились сила и быстрота, описанные в этих статьях.

Слегка побледнев, Мэри внимательно смотрела на Майлза.

— Ты не помнишь, как сделал это? — наконец спросила она.

Он покачал головой.

— Это как туман, — ответил он. — Я помню, что захотел взобраться, и помню, что взбирался очень быстро и легко, а потом уже стоял перед парнем, взявшим мою картину. — Майлз замолчал, но Мэри ничего не сказала. — Ты теперь понимаешь, почему я взбесился прошлой ночью? Я думал, ты поняла, к какой цели, не оставляющей ни сил, ни времени на весь остальной мир, я стремлюсь. Я надеялся, что ты поймешь это без слов, до тех пор, пока не увидел, что напрасно ожидаю понимания, не рассказав тебе, что же со мной произошло.