— Но он мало чем мог непосредственно тебе помочь, — сказал Билл. — Так что получилось очень удачно, что здесь оказался я. Ты не мог бросить свое разбойничье ремесло, не проиграв в честном поединке. И ты не мог позволить победить себя любому другому, особенно из местных, и при этом сохранить свою репутацию, уйдя на покой. Но, конечно, если Коротышка вроде меня выиграл у тебя поединок, и через несколько дней я отсюда улетаю, ты все равно остаешься хозяином положения — по крайней мере, в местном масштабе. Конечно, тебе вовсе
— Нет, но твоя победа была для меня знаком, — грустно сказал Костолом. — Я становлюсь медлительным и слабым, Кирка-Лопата, и меня все равно победил бы кто-то другой — это вопрос времени. Это я могу сказать точно.
— Ну, ты вовсе не выглядишь таким уж старым и слабым, — сказал Билл.
— Рад это от тебя слышать, Кирка-Лопата, — сказал Костолом. — Да, еще несколько лет я мог бы противостоять любому. Но я наверняка не смог бы ничего поделать с драчуном-Коротышкой вроде тебя.
— Что ж, мне приятно слышать это от тебя, — ответил Билл. Сосредоточенный на нем взгляд Костолома оставался спокойным и невинным. — Поскольку в голове у меня все перемешалось и я очень беспокоился.
— Перемешалось? — переспросил Костолом.
— Да, — кивнул Билл. — Как ты помнишь, ты, видимо, хорошенько стукнул меня в том складе, даже если я и успел выбраться оттуда на собственных ногах. После этого я провалялся несколько дней. И из-за этого удара по голове у меня в мозгах, похоже, все перемешалось. Ты не поверишь, но мне казалось, что я дотрагивался до твоей ноги, лежавшей на полу, еще до того, как покатились бревна и накрыли тебя.
Костолом медленно покачал головой:
— Значит, я действительно хорошо тебя стукнул, верно, Кирка-Лопата? Что бы я мог делать, лежа на полу и ожидая, когда на меня покатятся бревна?
— Наверное, ты будешь смеяться, — сказал Билл, — но у меня, похоже, застряло в голове, что ты не только там лежал, но и сам навалил на себя эти бревна, чтобы все подумали, что я выиграл. Но все знают, что ты бы этого не сделал. В конце концов, ты боролся за свою прежнюю свободную жизнь. Самое последнее, чего тебе хотелось, — это жениться и стать владельцем гостиницы. Поэтому я сказал себе, что не должен так думать. Или
Билл резко бросил два последних слова дилбианину. Костолом секунду спокойно дышал, полуприкрыв глаза, с задумчивым выражением на морде.
— Что ж, я скажу тебе, Кирка-Лопата, — наконец сказал он. — Поскольку это всего лишь ты, Коротышка, полагаю, мне неважно, что ты думаешь по этому поводу. В конце концов, то, что, по твоему мнению, все произошло вовсе не так, как было на самом деле, ничем мне не вредит, ты все равно покинешь нас в летающем ящике. Так что можешь думать как считаешь нужным — меня это никак не беспокоит.
Билл глубоко вздохнул, признавая свое поражение. Костолом сумел увильнуть от прямого ответа.
— Но я кое-что тебе скажу, — неожиданно продолжил Костолом. — Я скажу тебе, как мне хотелось бы представлять себе этот поединок.
— И как же? — с подозрением спросил Билл.
— Я бы представил себе, как я шел на цыпочках по темному проходу — и внезапно ты набросился на меня, словно дикая кошка, — сказал Костолом. — Прежде чем я успел что-то сообразить, ты напал на меня. Затем ты выбил у меня меч и расколол мой щит. Схватил бревно и ударил меня. А затем ты ударил меня другим бревном, и вся груда покатилась вниз, в то время как ты швырнул меня сквозь стену, выскочил наружу и снова через стену швырнул меня обратно, когда бревна скатились вниз и накрыли меня.
Он замолчал. Какое-то время Билл ошеломление смотрел на него, прежде чем к нему вернулся дар речи.
— Швырнул тебя сквозь стену,
— Не было! — сказал Костолом, с ноткой удивления в голосе отступая назад. — Да, действительно, Кирка-Лопата! Я могу ошибаться. Мне следует забыть об этом, когда я буду рассказывать о нашем поединке. Я весьма обязан тебе, Кирка-Лопата, за то, что ты указал мне выход. Вероятно, у меня в голове тоже немного перемешалось, так же как и у тебя.
— Э… да, — сказал Билл.
Внезапно Билла осенило. Все, что говорили дилбиане, нуждалось в интерпретации, а он пытался заставить Костолома рассказать правду о поединке совершенно по-другому. В результате он получил историю о собственной отваге, слишком чудесную, чтобы в нее поверить. Значит, он поднял эту девятисотфунтовую тушу и швырнул ее сквозь стену из бревен, и не один раз, а два?
— Но, в конце концов, — спокойно продолжал Костолом, — нет никаких причин копаться друг у друга в воспоминаниях. Почему бы мне не помнить поединок таким, как он виделся мне, а тебе — по-своему, и на этом остановиться?