Час новгородской славы

Дождавшись, пока писарь отъехал по Загородцкой шагов на тридцать, Олексаха вскочил в седло и, стараясь держаться за попутными всадниками, направился следом за ним. Проехав по Загородцкой, свернули на Большую Московскую дорогу. Слева показались яблоневые сады — голые, беззащитные, кое-где укрытые от холодов соломой. К садам не поехали. Писарь (оглянувшись!) неожиданно свернул на Запольскую улицу и пустил лошаденку рысью. Еще интереснее!

С обеих сторон улицы потянулись ограды, за оградами виднелись искорки света — в домах жгли свечи. Улица становилась все безлюдней. Олексаха слез с коня и пробирался следом за писарем, держась в тени частоколов, — на небо выкатилась луна. Он собирался уже плюнуть на это дело. Ясно же, домой человек едет, не в корчму к Явдохе. Значит, и в церковь Бориса и Глеба заехал потому, что она ближайшая к дому. А оглядывался… Да мало ли почему люди оглядываются! Темно, страшно…

Олексаха вскочил в седло… И увидел, вернее, услышал, как спешившийся писарь постучал в чьи-то ворота. Нет, пожалуй, домой так не стучатся! Олексаха вновь слез с коня. Прислушался.

Во дворе усадьбы забрехала собака. Скрипнув, ворота открылись. Послышался высокий женский голос. Писарь завел на двор коня. И все стихло.

Олексаха хмыкнул. Запомним усадебку. Завтра проверим.

Промозглым ноябрьским утром Олег Иваныч, проведший ночь у Софьи, отправился на владычный двор, где руководимая им служба занимала целый этаж в недавно пристроенном к владычным палатам помещении. Быстро расписав входящие материалы — две драки, изнасилование и насильственный акт мужеложства на Ильинском вымоле, Олег Иваныч направился в палаты архиепископа Феофила. Там сегодня ждали Орденское посольство. Ливонцы должны были пожаловать к обеду — до этого следовало подготовиться.

Дело было секретным и не подлежало широкой огласке, на чем особо настаивал Ливонский магистр мессир Вольтус фон Герзе. Чего хотели ливонские рыцари, в принципе, можно догадаться: помощь в приобретении (читай: захвате) псковских земель. В обмен они пообещают все. В частности, военную помощь, в случае возможных осложнений с Москвой. А вот здесь следовало быть осторожным и учитывать множество обстоятельств. И то, что могущество Ордена давно подорвано Польшей, и что войско, которое они предоставят, наверняка будет небольшим отрядом кнехтов, а отнюдь не рыцарей, закованных в сталь. В лучшем случае прибавят несколько пушек. Определенная выгода от их помощи, конечно, имеется, но весьма невеликая. Больше проблем. Опять начнут верещать псковичи: новгородцы совсем потеряли остатки совести и вместе с немецкими псами-рыцарями подвергают разору и разграблению исконные псковские земли. Пскову почти наверняка окажет помощь Иван, Великий князь Московский. И политику будет гнуть такую: Новгород с немцами заодно, против всей земли русской. Чушь, конечно, да ведь поверят! Те же рязанцы, нижегородцы, тверичи.

Нет, не нужен Великому Новгороду подобный имидж! Да и гораздо лучше задружиться со шведами или теми же поляками — они с Орденом далеко не приятели, а как бы не враги злейшие. Ну и Псков, конечно. В перспективе — союзник против московского князя. Когда вот только поймут псковичи, что Москва ничем не лучше Ордена — так же на их свободу да земли зарится.

Обо всем об этом перетолковал Олег Иваныч с главой Софийского Дома архиепископом Феофилом, чье место в системе новгородских магистратур примерно соответствовало посту министра иностранных дел. Умен был Феофил. Умен и осторожен. Таких качеств и политика новгородская требовала. Вот только к Москве уж больно лоялен. Впрочем, уже нет. После Шелони-то прозрел Феофил. Он еще больше высох, пожелтел еще больше. Что там у него за проблемы? Почки? Печень? Одни глаза сияли прежним задором.

— Не бережешь ты себя, владыко. А ведь не себе служишь — Господу и Новгороду, Господину Великому.

Феофил устало отмахнулся. Некогда, мол, о телесном думать.

С ливонцами решили пока повременить, не заключать соглашение. Но и не отшивать открыто. Мало ли когда и рыцарская помощь сгодится.

С Софийской Олег Иваныч отправился в пристройку, к себе. Выслушал явившегося с докладом Олексаху, кивнул. Взяв принесенные им грамоты, сунул за пазуху да поехал на Ярославово дворище — в резиденцию посадника боярина Епифана Власьевича. И насчет ливонцев надо перетолковать, и о драках, и о людишках тех, что Олексаха в грамотке указал.

— Не, стражники, то не наши, — замахал руками Епифан Власьевич. — Стражники, те под тысяцким, сам ведаешь. Ну, а про другого… Эй, Ермил! — посадник щелкнул пальцами, подзывая служку. — Прикинь-ка, кто у нас из дьяков да писцов в красном кафтане ходит?

Ермил, невзрачный человечишко лет тридцати, почесал редкую бородку.

— Гришаню-отрока в красном кафтане видал недавно, но то не наш — софийский. А из наших… Из наших никто такой цвет не нашивал. Хотя нет!.. Видать не видал, а слыхать слыхивал. Третьего дня Флегонт-писец кафтаном красным хвастал. Справил, дескать, обнову.

— Ах, Флегонт? — нахмурился посадник. — Ну-ка, кликни!