Час ноль

— Ясно.

— Ты понимаешь?

— Нет, Сильвия. Я не понимаю, потому что устроен по-другому. Если бы из меня кто-нибудь вытягивал признание в том, чего я не делал, я бы, пожалуй, тому человеку просто двинул в челюсть. Но я вижу, как это получилось с тобой; и этой твоей Эмфе с глазами-буравчиками случай сунул под нос такой пример нестандартной психологии, о каком только и может мечтать недоделанная толковательница недопонятых идей. Ну а теперь нам надо как-то разгрести весь этот мусор. Где сейчас мисс Эмфри?

Мисс Эмфри тактично прохаживалась неподалеку. Сочувственная улыбка застыла на ее лице, когда суперинтендент Баттл, чеканя слова, холодно заявил:

— Для восстановления справедливости в отношении моей дочери я должен просить вас обратиться в местное полицейское управление по этому делу.

— Но, мистер Баттл, Сильвия сама…

— Сильвия не тронула ни одной чужой вещи в этом заведении.

— Я вполне понимаю, что как отец вы…

— Я говорю сейчас не как отец, а как полицейский. Пригласите полицию помочь вам разобраться во всем. Они не станут поднимать шума. Я полагаю, вы найдете вещи спрятанными где-нибудь и с нужными отпечатками пальцев на них. Мелкие воришки обычно не заботятся насчет перчаток. Свою дочь я сейчас же забираю с собой. Если полиция получит доказательства — настоящие доказательства — ее причастности к кражам, я готов к тому, что ее будут судить и она понесет соответствующее наказание Но я этого не боюсь.

Когда пять минут спустя Баттл вместе с Сильвией, сидящей рядом, выезжал из ворог школы, он спросил:

— Что это за девушка со светлыми курчавыми волосами, очень розовыми щеками, пятном на подбородке и широко поставленными глазами? Она попалась мне в коридоре.

— Похоже на Оливию Парсонз.

— Я бы не удивился, узнав, что это ее рук дано.

— Она что, выглядела испуганной?

— Нет, смотрит победительницей. Спокойный самоуверенный взгляд. Сотни раз видел таких в суде. Готов поспорить на круглую сумму, что она и есть воровка. Только эта уж не признается, не ждите.

Сильвия глубоко вздохнула.

— Я как будто очнулась от страшного сна. Ох, папочка, прости меня! Пожалуйста, прости! Как я могла быть такой дурой, такой полной идиоткой? Мне так стыдно.

— Ну ладно, ладно, — суперинтендент Баттл, убрав ладонь с руля, похлопал дочь по руке.

Затем он произнес одну из тех фраз, что были заготовлены у него на случай, когда надо кого-нибудь утешить:

— Не переживай. Такие вещи посылаются свыше, чтобы испытать нас. Да, такие вещи посылаются, чтобы испытать нас. По крайней мере я так думаю. Не вижу, зачем бы еще они нам посылались…

Апрель, 19.

Солнце заливало щедрым светом дом Невила Стрэнджа в Хайндхеде.

Выдался тот апрельский денек, который обязательно хоть раз бывает в этом месяце, — жарче любого июньского.

Невил Стрэндж, одетый в белый фланелевый костюм, спускался по лестнице. Под мышкой он держал две пары теннисных ракеток.

Если бы среди англичан решили найти абсолютно счастливого человека, которому уже нечего больше желать, конкурсная комиссия вероятнее всего остановила бы свой выбор на Невиле Стрэндже. Этот человек был хорошо известен британской публике как первоклассный теннисист и вообще разносторонний спортсмен. В финале Уимблдона он, правда, ни разу не играл, но уверенно держался несколько отборочных туров, а в смешанных парах даже становился полуфиналистом. Его спортивные увлечения были, пожалуй, слишком разнообразными, чтобы он мог стать чемпионом именно по теннису. Он превосходно играл в гольф, великолепно плавал и совершил несколько серьезных восхождений в Альпах. В свои тридцать три года он обладал завидным здоровьем, приятной внешностью, большими деньгами, совершенно исключительной красоты женой, с которой недавно обвенчался, и, по всей видимости, не знал в жизни волнений и забот.

Тем не менее, спускаясь вниз этим погожим утром, Невил Стрэндж выглядел мрачно. Тень лежала на его лице, тень, которую человек посторонний, наверное, даже не заметил бы. Однако Невила несомненно угнетали какие-то неприятные мысли. Об этом можно было судить по морщинкам на лбу, которые придавали лицу выражение озабоченности и нерешительности.

Он прошел через холл, расправил плечи, словно сбрасывая невидимый груз, пересек гостиную и вышел на застекленную веранду, где его жена Кэй, свернувшись калачиком на куче подушек, потягивала апельсиновый сок.

Кэй Стрэндж было двадцать три года, и она была необычайно красива. У нее было стройное тело, в изящных округлых формах которого самый взыскательный ценитель не обнаружил бы ни малейшего намека на полноту, волосы густого темно-рыжего цвета и настолько идеальная кожа, что Кэй было достаточно легчайшего макияжа — не для того, чтобы скрыть недостатки, а чтобы подчеркнуть достоинства. Глаза и брови Кэй были темными, что редко встречается в сочетании с рыжими волосами, но уж если встречается, то впечатление производит совершенно неотразимое.

Муж весело приветствовал ее:

— Хэллоу, Блистательная, что у нас на завтрак?

— Уж-ж-жасно противные почки для вас, сэр, грибы и ветчина.

— Звучит неплохо.