Час нетопыря

— Это как раз относится к делу. И больше, чем вы думаете. Так вот, к настоящему моменту неопровержимо доказано, что боеголовки с базы номер шесть похищены агентами противника. Действовали ли они по указанию русских, или это самостоятельный замысел восточной зоны — мы еще не знаем. Но не думаю, что это самое важное. Проблема заключается в том, что, может быть, не все боеголовки попали в руки противника. Одну удалось вернуть почти сразу же, и не все из остальных послужат, надо полагать, нашим врагам в соответствии с их намерениями.

— Что такое? О чем вы говорите, Пфейфер? Я ничего не понимаю.

— Господин канцлер, я бы вам предложил хотя бы на миг проникнуться полным, стопроцентным реализмом политического мышления. Правда, я еще не знаю ничего настолько конкретного, чтобы документально подтвердить мои предположения. Но знаете, при нашей службе интуиция становится в какой-то момент настолько же важной, как и подкрепленное доказательствами подозрение. И я, разумеется, не исключение. Поэтому…

— Доктор Пфейфер, мне представляется необходимым включить магнитофон и сохранить ваш монолог для будущих историков. Впервые вам удалось меня заинтриговать.

— Включать магнитофон — это совершенно лишнее, хотя бы потому, что магнитофонная лента очень непрочный материал, и в критические моменты, как вы, вероятно, помните по опыту президента Никсона, запись может исчезать, как пятно под действием пятновыводителя. Но пожалуйста, если это вам необходимо, можете включить магнитофон.

— О’кей, достаточно моей собственной памяти. Продолжайте.

— Я уже говорил, что дерзкий и опасный план агентов противника, увы, полностью удался. Судя по числу людей, внедренных в штаб 14-й дивизии, они давно готовились к этому налету. Я надеюсь, что наш доблестный министр Граудер выяснит все обстоятельства нападения на СБ-6 и представит вам соответствующие выводы на будущее. Но у меня создается впечатление — пока не подтвержденное никакими конкретными фактами, — что определенное количество этих боеголовок наши бравые военнослужащие все-таки сумели разыскать.

— Сколько? Кто это сделал?

— Не знаю, господин канцлер, и предпочел бы не вникать в такие детали. Я имею в виду скорее принцип наших действий, а не игру в сыщиков. На определенном уровне контрразведка перестает быть просто следственной машиной.

— Ну и что же произошло с этими боеголовками?

— Тоже не знаю. Однако…

— Так что же вы, в конце концов, знаете, доктор Пфейфер, после пяти часов интенсивного расследования? Для чего вы сюда явились: представить доклад федеральному канцлеру или ради светской беседы? Если второе, то боюсь, что мое время ограничено.

— Господин федеральный канцлер, никто больше меня не питает надлежащего уважения к занимаемой вами должности. Но позвольте мне высказаться до конца. У меня есть основания предполагать, что часть боеголовок нашим вооруженным силам удалось возвратить, хотя, по-видимому, они уже не попадут на склады базы номер шесть. Я не даю оценки, никого не защищаю и не осуждаю, просто пытаюсь мыслить. Я уверен, что сведения о судьбе похищенных боеголовок скоро дойдут до вас. И тогда разные люди будут вас уговаривать предпринять так называемые энергичные действия. Будут говорить, что определенные круги в бундесвере присвоили нейтронное оружие без ведома министерства обороны и Генерального инспектората. Они потребуют от вас положить конец заговорам и своеволию армии. Этих людей (а я их хорошо знаю, господин канцлер, так как ежедневно сталкиваюсь с их вредоносной деятельностью) вообще не будет интересовать то обстоятельство, что нападение на базу номер шесть совершили агенты противника. Для них важно будет лишь то, что какое-то количество боеголовок надежно сохранится в руках тех, кто в той или иной степени имеет право распоряжаться нейтронным оружием.

— Вы имеете в виду бундесвер?

— Не голландскую же армию, господин канцлер.

— В таком случае я снова ничего не понимаю. Такие действия были бы равнозначны заговору, за которым должно последовать наказание по всей строгости закона. Я не очень во все это верю, доктор Пфейфер. Потому что, если бы я поверил, мне пришлось бы признать, что в этой стране произошло нечто вроде государственного переворота. А тогда я должен немедленно обратиться к народу.