Час крысы

— Спасибо, — поблагодарил на шипящем языке туманного Альбиона Павел. Поднатужился, сел. Протянул пустую бутыль китайцу. Бегло себя осмотрел — джинсы и ботинки на месте, все застегнуто, зашнуровано, — мазнул взглядом по узкоглазому лицу и опустил глаза. Узор из крыс, словно магнит, притягивал взгляд.

— Европейцы отождествляют крыс с помойкой, — китаец говорил по-английски неторопливо, четко и внятно, выговаривая слова, как отличник языковых курсов. — На Востоке крыс уважают. Когда Будда читал первую проповедь, первой его послушать прибежала крыса. Если я не ошибаюсь. Я скверно разбираюсь в буддизме. Я не религиозен, — и его губы снова сломала улыбка-ухмылка.

— Откуда вы? — спросил Павел, поднимая глаза, отчего-то стесняясь смотреть на магнит-татуировку.

— Из Гонконга.

— Я хотел узнать, как вы появились здесь? Когда?

— Понял, — китаец кивнул. — Вы меня не заметили, когда вас привели. Я стоял слева, вместе с другими, а у вас левый глаз не открывался. — Мозг Павла переводил его "ю" именно как «вы». Интонации собеседников превращали панибратское «ты» в уважительное «вы». — Я стоял слева, совсем слева и наблюдал за вашей техникой. Я здесь давно. Скоро исполнится два года, как я здесь, в тюрьме. Местные меня уважают. Я им выгоден. Я редко сам вмешиваюсь в их дела. Но, если я вмешиваюсь, мне не отказывают. Боятся. Я просил оставить вас мне. Они не отказали.

— Зачем я вам? — Павел напрягся внутренне.

— Мне интересно. Впервые за два года. Я специалист циньна. Я видел многих бойцов. Но я не видел такой, как у вас, техники. Вы плохой боец. Малоумелый. Но вам показывали интересную технику. Сквозь вашу неумелость я это увидел. Мне стало интересно.

— Как вы сказали? Цуль... ци...

— Циньна. Китайское искусство болевых захватов. Боевое искусство боли и смерти. Искусство выворачивания костей, разделения мышц, перекрытия дыхания и вен, воздействия на точки жизни. А как называется ваша техника?

— Саваж. Вы правы — я никудышный саважист. Я знаю всего одно движение из саважа. Мальчишкой разучил. Я из Советского Союза. Я матрос с судна «Академик Келдыш». Мы с друзьями...

— Не нужно, — перебил китаец. — Мне неинтересно, откуда вы и как оказались в тюрьме. Расскажите, кто и как вас учил техникам боя. И про ваш стиль, пожалуйста, поподробнее.

— Можно я чуть попозже вам все расскажу? Все, что вас интересует.

Китаец кивнул, щелкнул пальцами. Вроде бы черные под солнцем тусовались сами по себе, не прислушиваясь к беседующим в тени белому и желтому, однако как только щелкнули, тихо щелкнули, пальцы узкоглазого, так сразу один из черных прибежал в тень, точно вышколенный халдей из другого кабака.

Китаец, не глядя на подбежавшего, бросил короткую фразу на местном наречии тоном императора, снизошедшего до приказа рабу, и раб убежал. Очевидно, выполнять приказание.

— Я понимаю, — сказал китаец, обращаясь в Павлу, — вы еще слишком плохо себя чувствуете, чтобы как следует удовлетворить мое любопытство. Я вас не тороплю. Скоро вам принесут еще воды и фруктов. — Китаец поднялся с циновки. — Отдыхайте. Не бойтесь, никто вас не тронет, — он собрался уходить.

— Постойте, а как вас зовут? Как мне к вам обращаться?

— Крыса. Зовите меня Крысой.

5. Первые дни в тюрьме

День Павел отлеживался. На ночь Крыса взял его в свою камеру. Кроме китайца и русского, в камере больше никто не ночевал, топчаны-нары пустовали, хотя в большинстве других камер зэкам приходилось спать на полу вповалку, как говорится, — и в тесноте, и в обиде.

На второй день Павел рассказал Крысе историю своего знакомства с боевой системой саваж. Китаец слушал внимательно, переспрашивал часто, просил русского показывать атакующие движения старофранцузских бродяг, пробовал повторять их, и, наконец, у Крысы все получилось. То есть — у него сразу получился идеально правильный наскок, но Мастер на то и Мастер, чтобы добиваться не просто идеальной, а мастерской правильности.

У Мастера получился наскок гораздо более сильный, быстрый и резкий, чем у того человека, который показывал Павлу это движение, и китаец наконец-то улыбнулся удовлетворенно. Улыбнулся как ребенок, получивший желанный подарок. Оживился, разговорился. Сказал, что особому статусу в островной африканской тюрьме всецело обязан искусству циньна. За что его упекли в тюрьму, Крыса не сказал, а Павел благоразумно не спросил. Всякий русский сызмальства знает — вопрос «за что» не подлежит обсуждению на тюремных нарах. Китаец красочно описал, как появился впервые в тюремном дворе и, подобно Павлу, ответил насилием на агрессию. Изувечил по меньшей мере дюжину блатных. Многие из изувеченных вскоре скончались, их выбросили на корм рыбам. К трупам охрана здесь относится как к параше, как к неизбежным отходам бытия, и за кровавые разборки здешних зэков не наказывают, скорее наоборот — охранников на втором ярусе-галерее развлекают зрелища разборок.