Час гончей (СИ)

А вообще, едва в сети подутихли одни новости обо мне, как тут же появились другие. В столице будто не было других тем, кроме мессира Павловского и очередной учиненной им расправы. Вот уже несколько дней повсюду смаковали громкое дело с разоблачением Миледи и поимку неуловимого Барабуна, и каждый интернет-канал неизменно отмечал, что я сделал то, чего не смог отец. И как только прах в урне на камине еще не переворачивался?

Пресса же, традиционно не освещавшая конфликты колдунов, с воодушевлением гудела о новой очаровательной графине, задавалась вопросом, как скоро ее супруг — чьи подвиги у них не освещались — станет графом, и в открытую подсчитывала наше благосостояние. Я же выяснил, что мою новоиспеченную супругу, оказывается, зовут Марианна Белецкая. Тем не менее она предпочла остаться Ульяной Павловской — точнее, графиней Павловской-Белецкой — и к новому статусу привыкала сложнее всех. Каждый день лично ей приходили десятки приглашений на всевозможные рауты, балы и приемы — благо, у моей прелестницы рядом была надежная подруга, и на пару с Никой они отделяли важное от мишуры. Ну а я с мыслью, что столько лет трахал графиню, смирился очень быстро. К тому же, кроме статуса, ничего и не поменялось: это была все та же моя Уля — только теперь к приданому добавился еще огромный особняк в центре Петербурга, солидные счета в семи банках и парочка родовых имений, а также несколько бизнесов, в том числе и с Вяземскими. Что называется, удачно женился.

Предполагая, что нам теперь понадобится дом для приемов, мы вовсю ремонтировали столичный особняк Белецких. В самом деле, не в доме же колдуна принимать приличное общество. Начнем с того, что каждого второго гостя Харон закатывает в газон, и отучивать его от этой доброй традиции не было никакой нужды.

— Они там вообще скоро? — проворчал Глеб, нетерпеливо расхаживая по гостиной и теребя бабочку, словно та его душила.

А вот сегодня гостями были мы, и ехали мы в самый центр столицы — в Зимний дворец. Только если раньше, чтобы попасть туда, нам надо было пробить силовое поле, то теперь у нас были приглашения на белоснежней бумаге с золотой окантовкой и гербом империи. После всего те, кто живут за стенами дворца, поняли, что деваться от нас некуда, и решили позвать к себе. А ведь даже и не сосчитать, сколько раз в детстве дед проводил меня мимо дворца, глядя на двери, в которые я сегодня войду. Он всю жизнь мечтал там побывать — дедушка, считай, что это для тебя.

А вот отец, даже если и хотел туда попасть, все равно бы не сказал. Потому что с тем, что он творил по жизни, многие двери были закрыты автоматически. Ну что, папа, я добился того, чего не добился ты. Теперь можно окончательно тебя отпустить и жить спокойно.

На лестнице раздался бодрый стук каблуков, и в гостиную спустились моя блистательная супруга, не менее блистательная прима Имперского балета, и наряженные в вечерние платья ведьмочка и наш Святейший Синод, решившие этим вечером дома не оставаться.

— Ну что, поехали? Нас ждут во дворце, — усмехнулся Глеб, потряхивая ключами. — Вот это я понимаю сказка!..

Послесловие

Чиновник снял очки в дорогой золотистой оправе и устало потер переносицу. Что-то не вязалось, что-то определенно не вязалось, но он никак не мог понять что. В последнее время его преследовала смутная тревога, словно он упустил нечто важное, не обратил внимания за всей остальной суетой, забыл… С того самого момента, как он подписал документ и отправил Волкодава в печь, все будто было нормально, однако мысли раз за разом со странным беспокойством возвращались в тот день.

В который раз мужчина распахнул крышку ноутбука и открыл папку с документами, убеждая себя, что все нормально. Каждый миг смерти этого старого пса зафиксирован и даже сфотографирован. Вот Павловский висит на люстре в своем жутком доме, вот его сняли, вот привезли в Синод. Вот группка чиновников стоит вокруг бледного тела, еле скрывая довольные лыбы. Вот Волкодав едет в печь и вот возвращается из нее кучкой пепла. Везде все нормаль…

Мужчина резко похолодел. Чувствуя, как пот выступил на висках, он торопливо открыл снимок с позирующими людьми. У четырех чиновников на фото были тени, а вот у тела Павловского с того же ракурса тени не было. Твою ж мать! Палец нервно застучал по клавишам, пролистывая все фотографии, одну за другой — и везде то же самое. У тела Волкодава не было тени — однако никто на это не обратил внимания. Все настолько были довольны, что он сдох, что не заметили, что когда он болтался на люстре, тени не было, и когда привезли в Синод, не было, и когда его отправили в печь, тоже не было — нигде не было! А значить это могло только одно…

Откинувшись на спинку кресла, мужчина закрыл глаза и бессильно расхохотался. Вот же хитрый пес! Неужели он умудрился отделить Темноту от тела? А это значило только одно: он стал бессмертным. Рано все, похоже, расслабились.

* * *

Конец истории.

Спасибо всем, кто были в истории! Надеюсь, она вам понравилась.