Час двуликого

— Братья! — протяжно бросил он первое слово, и оно покатилось над головами. — Я склоняюсь перед вашей волей. Вы повелели принять мне на свои плечи тяжесть духовной власти, обрекли нести ее до конца жизни.

Приглушенно рокотали в толпе голоса, переводившие сказанное Митцинским.

— Я еще молод. Но, принимая бремя ответственности, отныне отрекаюсь от жизненных утех, ибо ничто не должно мешать выполнению воли народа.

«Авантюрист! — восторженно подумал турок. — Но пусть меня накормят свининой, если это не гениальная авантюра!»

— Вы избрали меня имамом. Я обязан отречься от имамства в следующих случаях: когда лишусь ума, когда ослепну, когда отвращу лицо свое от мусульманской веры. Видит аллах, меня обошли пока эти несчастья. Поэтому заявляю: я имам волею аллаха и народа. Омен!

Взвилось в воздух оружие, громыхнули залпы, и трижды потряс окрестности клич толпы: «Омен! Омен! Омен!»

Митцинский повернулся к штабистам, спросил властно, нетерпеливо:

— У представителей Антанты достаточно полномочий, чтобы признать меня избранником народа? Или кому-нибудь из вас нужно время для консультаций со своими правительствами?

Он рассчитал точно. Генштабистов спрашивал уже не шейх, а духовный властитель Кавказа. И каждый отчетливо понял: время, которое потратит кто-либо на консультации, перечеркнет его карьеру, ибо остальные не упустят возможностей в драке за концессии и льготы, которые теперь в руках новоиспеченного имама. Его власть среди фанатиков веры, несомненно, весомее, чем Советская власть. Кроме того, эта власть опиралась на реальную повстанческую силу, а значит, была вообще единоличной.

Всем троим — англичанину, французу и турку — не понадобились консультации. Антанта признала Митцинского имамом здесь же, на холме.

Переводчик загнанно метался, не успевая переводить запросы и предложения. Вильсон, отталкивая француза и турка, шпарил напрямую, по-русски. Встретив удивленный взгляд Митцинского, осклабился, подмигнул. Генштабисты чуяли, как уходит из-под ног почва: кавказский болванчик, коим можно было вертеть по своему усмотрению, по велению судьбы вдруг вырос в персону грата, вольную теперь выбирать из них, диктовать свою волю.

— Господин Митцинский, господин... Митцинский! — теребил за рукав имама Фурнье, оттирая Вильсона, напористо прущего на глаза Митцинскому.

Али-бей не торопился. Он брезгливо ощупывал взглядом эту свору. «Слепые щенята у сосцов суки, — подумал он. — Они даже не знают, с чего нужно начать сейчас, чтобы вылакать свою порцию».

Он отстранил от имама стервеневшую в суете Антанту и произнес первое, беспроигрышное слово:

— Имам! — Али-бей склонился в глубоком поклоне. — Примите искренние поздравления с избранием от имени халифата. Я сегодня же оповещу Реуф-бея об этом событии. Думаю, недостойно и неуместно сегодня оскорблять ваш слух низменными прошениями о концессиях и льготах.

Митцинский мстительно уперся взглядом в Вильсона, перевел взгляд на Фурнье. Он не забыл их нотаций и спеси.

— Господа, все вопросы, связанные с концессиями для Франции и Англии, я откладываю на неопределенное время. Я должен предварительно согласовать их с полпредом великой Турции Али-беем. Это весьма сложные расчеты, поскольку на моей территории по соседству с нефтью обнаружены неограниченные запасы железной руды.

Гваридзе уловил, как передернулся экспансивный француз, и подумал: «Этот теперь подпишет все, что нужно, сегодня же подпишет!»

...Митцинский пропустил вперед свиту генштабистов, взял Гваридзе под локоть, вздохнул глубоко, до сладкой дрожи в груди, спросил с едва заметной иронией:

— Ну а вы что скажете, господин ревизор? Вы умудрились отмолчаться. Я ведь собираюсь отторгнуть от России Северный Кавказ (еще час назад он думал только о Чечне). Как посмотрит на это паритетный комитет?

Он смотрел теперь на Гваридзе и весь его комитет как в перевернутый бинокль: до смешного маленькими величинами смотрелись теперь грузины с высоты имамства. Все задуманное сбылось: имамство, признание Антантой, своя преданная, вооруженная, многотысячная рать, с которой не страшно теперь бросить в лицо России любое требование. Нет, он не станет зарываться, он потребует лишь отделения Кавказа под эгиду халифата, потребует сразу же, как только весть о его избрании всколыхнет Европу и Ближний Восток. С первыми же поздравлениями он соберет свой народ у подножия этого холма, и его единая воля потребует отделения, воссоединения с закаспийскими единоверцами. И поддержка грузин будет в этом деле совсем не лишней.

— Ну, так как же посмотрит на мое избрание ваш комитет?