Час дракона

Впрямую на моих друзьях уголовники отыгрываться не стали. Тем более коллеги честно признались: дескать, сами не понимают, чего это вдруг на Семена Андреича нашло.

Однако господин Скелет потребовал у господина Коробова, директора клуба, мой домашний адрес и получил его. После чего включил Мише Коробову счетчик: каждый день моей со Скелетом разлуки стоит отныне клубу «Дао» одну тысячу американских долларов. Скелет уверен, что подобный материальный стимул подтолкнет сотрудников клуба на поиски Семена Ступина. Обнаружившему меня пинкертону надлежит немедленно связаться со Скелетом, позвонив ему на личный сотовый телефон.

Номер прилагается.

Во, дожили! Сотовые телефоны у прожженных зэков, каково! Представляете, лежит на нарах какой-нибудь Доцент и названивает в соседний барак некоему Косому. Комедия!

– Не дергайся, Коля, я сегодня же позвоню Скелету и закрою проблему.

– Алло, Семен! Ты чего?

– Але, але, я говорю, давай отбой поискам, сам отыщусь.

– Ты чего, сволочь, думаешь, мы тебя ищем, чтобы заложить?

– Что ты, Коля, и в мыслях нет! Хотя больше вам, как ни крути, ничего не остается.

– Гад ты, Сема!

– Не спорю. Ладно, спасибо за телефончик Скелета и пока.

– Погоди, не вешай трубку!

– Ну?

– Объяснить ничего не хочешь?

– Нет!

– И черт с тобой! Думаешь, я не врубаюсь? Я сразу понял, что вы со Скелетом уже где-то по жизни пересекались, да? Ты ему мстишь, да? За что?

– Отставить, Малышев. Мимо. Все на самом деле не так, и не строй из себя комиссара Мегрэ понапрасну.

– Не хочешь говорить – не надо. Помощь нужна?

– Спасибо, нет.

– Ну скажи хоть, как сам-то?

– Знаешь, как в том анекдоте про бомжа-самоубийцу, слышал?

– Не-а.

– Решил бомж повеситься в привокзальном туалете. Соорудил удавку, сунул башку в петлю, вдруг видит: бутылка портвейна недопитая в углу стоит. Вылез бомжара из петли, хлебнул портвейна и только по новой вешаться собрался, глядь – окурочек лежит, тлеет. Подобрал бомж окурок, курит и думает: «И чегой-то я вешаться собрался, жизнь-то налаживается…»

Николай заржал на другом конце провода, и я со спокойным сердцем повесил трубку. Мне пора, ЦУМ уже минут пять как открылся.

В универмаге я пробыл долго. Купил изящную дорожную сумку и упаковал разнообразными дамскими вещами. В сумке спрятались черные колготки в крупную сеточку, полусапожки дамские осенние тридцать девятого размера (большего не было), блузка-размахайка для полных, юбка миди, тоже не для худеньких, манто женское неопределенного формата, блондинистый паричок а-ля Мэрилин Монро, пара лайковых девичьих перчаток, бюстгальтер четвертого размера, набор косметики «Орифлейм», газовый шарфик и веселенький женский кошелечек.

Больше всего я стыдился приобретать бюстгальтер.

Спасла девушка-продавщица.

– Мужчина, вы жене покупаете?

– Не совсем…

– Тогда кому?

– Ну не себе же, девушка! Дочке хочу приятное сделать. К нам в Уренгой таких лифчиков не завозили.

Покосившись на мои голые щиколотки, продавщица впарила мне самый дорогой, изобилующий кружевами бюстгальтер.

В отделе для мужчин я оттянулся: купил приличный плащ стального цвета, ботинки своего размера и (счастье скитальца!) пару носков. Между прочим, с носками я снова чуть не пролетел: выскреб на их покупку практически последние российские рубли.

С сумкой через плечо, в новом плаще, ботинках и носках, я плюхнулся на заднее сиденье зафрахтованной до полудня «Волги».

– Шеф, гони в Ясенево!

– Куда там?

– Гостиница «Узкое».

Мотор взревел, я откинулся на сиденье и задремал.

Десантник говорил и говорил без умолку. Старик, напротив, внимательно его слушал. Десантник рассказывал о службе, о прыжках с парашютом, о новых видах оружия, о методах подготовки. Да мало ли о чем может рассказать солдат срочной службы.

Парня отпустили из части всего на несколько дней, похоронить мать. Она умерла тихо. Угасла, как свеча, после тяжелейшего воспаления легких. Даже дед ничего не сумел поделать. Ни травы, ни лекарства не помогли. Видать, пробил ее час. Судьба. Карма.

Молодой человек изо всех сил старался отвлечься от грустных мыслей и все говорил, говорил. А дед слушал. Дед все понимал и многое прощал.