Час бультерьера

Максим Смирнов, стиснув зубы, чтоб сдержать красноречивый вздох, опустив глаза, чтоб скрыть их колючий блеск, собрал со стола бумаги, запихнул почеркушки и распечатки в прозрачную пластиковую папку. Максим ненавидел, когда его перебивают, будто двоечника у доски, а Николай Маратович Казанцев имел такую дурную привычку при общении с подчиненными. Максим встал, отодвинул стул и, кивнув Евгению Владимировичу, пошел к выходу из самого главного кабинета "Никоса".

Смирнов закрыл за собой новенькую дубовую дверь с новым замком. Казанцев оторвал зад от кресла номер один у самого главного в "Никосе" стола, обошел столешницу со множеством телефонных аппаратов, прошелся вдоль мозаичного панно и уселся за стол для заседающих, напротив Евгения Владимировича Пушкарева.

— Евгений, мы остались с глазу на глаз. Впервые с... — Николай Маратович запнулся, кашлянул, поправил узелок галстука. С Пушкаревым он говорил совершенно в иной тональности, доверительно, на равных. — ...Скажи мне откровенно, Евгений Владимыч, ты веришь, что мы споткнулись об этого хренова отморозка-супермена по вине дурного случая?

— Хотелось бы верить, Николай Маратыч, — ответил Пушкарев, смяв лицо ладонью, сдерживая зевок.

— Хреново выглядишь, Евгений.

— Сплю мало, по два-три часа в сутки.

— Приказать подать кофе?

— Врачи запретили все стимулирующие, вплоть до чая и кофе. Перебрал я стимуляторов, когда... — Пушкарев вздохнул, глубоко и порывисто. — Когда эта собака дикая нас опускала.

— Евгений Владимыч, объясни ты мне, тупому, как такое получилось, что этот хренов журналист знал про "Никос" то, что я не знаю?

— Помнишь, Николай Маратыч, с чего начались фокусы Бультерьера?

— С похорон.

— Точно, с них. Федя Степанцев стучал журналисту. Я это выяснил и... — Пушкарев взял паузу, поймал взгляд Казанцева, улыбнулся грустно, сморщив лоб и уголок рта. — И я принял меры, в результате которых Федя околел. Решение о радикальных мерах я принял самостоятельно и сам их осуществил. Твой предшественник на посту президента, царство ему небесное, запрещал вмешиваться в деятельность журналиста Иванова. Он считал, что журналиста используют, чтобы нас раздразнить, вынудить на ответные ходы. Он велел игнорировать дразнилку, наплевать на происки конкурентов. Кто еще, кроме Феди, стучал и стучит Иванову, я пытался и пытаюсь выяснить на свой страх и риск, без санкции Юдинова. Неужели ты, Николай Маратыч, не говорил с Юдиновым на эту тему?

— Бог с тобой, Евгений! Юдинов был стратегом и самодержцем, а я кто? Я — бюрократ. Мое дело — бумажки подшивать, налоговикам мозги мутить, с фондами морочиться. Знал бы ты, как мне хреново в кресле президента. Я всерьез подумываю об отставке, дружище Евгений. Я не создан для политических интриг, вот в чем моя проблема.

— Николай, ты должен отталкиваться от того факта, что подавляющее большинство господ акционеров втайне радуются смене президента на вице. Большинство проголосует против твоей отставки.

— Евгений, окстись! На чужих костях счастья не построишь.

— Жизнь продолжается, Николай Маратович, и у всех нас она закончится могилой. Мертвым — царствие небесное, живым — думы о бренном.

— Проехали гробовую тему! Ты говорил, что хотел бы воспринимать Бультерьера как импровизатора-одиночку.

— Хотел бы, другие-то версии уж больно паршивые. Пускай его наняли, ну и что? Много ли заказчиков громких акций топчут зону? Нам выгодно принять в качестве основной версию "Импровизация", тем более что она до смешного похожа на правду.

— До смешного — это в том смысле, что мы выставляем себя на посмешище? Нас уделал один-единственный инвалид-отморозок, чего в этом ДЛЯ НАС смешного?

— Смешно пропустить удар пьяного дистрофика и жалко тех, кому набил морду Майк Тайсон. Бультерьера ловят давно и серьезно. Поймали однажды, а он ушел, да еще и семью свою увел. Мы обнародуем популярность Бультерьера среди сыщиков силовых ведомств. Мы проплатим прессу, телевизионщиков, раздуем пургу, превратим Бультерьера в пугало вроде Бен Ладена, только еще более страшного, потому, что он сумасшедший маньяк-одиночка, а значит, он вездесущ, он враг для всех и каждого. Иванову придется нам подыгрывать. Кораблев, если выкарабкается из реанимации, станет нашим союзником в этом деле. Силовики сошлются, как и всегда, на недостаточное финансирование и тоже скажут нам спасибо.

— Почему он назвался?

— Кто?

— Бультерьер. Почему он назвал свое настоящее имя? Назвался, но заявился в маске! Нет ли в этом какой-нибудь подоплеки, какой-то ловушки?