Час бультерьера

Короче говоря, день прошел, наступил вечер, а Зоя так и не появилась. Арабоговорящие враги терпеливо ожидали в своих засадах Бультерьера либо появления кого бы то ни было возле «почтового ящика», я же в своей уютной могилке дожидался наступления темноты.

О том, что моя могилка без холмика окутана мраком, сообщили внутренние «биологические часы» и подтвердили лесные шорохи. Тишины абсолютной, стерильной в лесу не бывает никогда. В сумраке, днем, в ночи лес звучит по-разному. Разная активность у разных насекомых, одни птицы замолкают, едва солнце коснется верхушек деревьев, другие приветствуют восход луны.

Ни капли не сомневаюсь – у моих противников приборы ночного видения. Далекий наблюдатель за березой-маяком и враг, засевший в овраге, мне, как говорится, по барабану. А человек, что залег в папоротнике, сволочь такая-сякая, видит сейчас в зеленом, неестественном свете через прибор на лбу и дуб и муравейник. Холмики с моего края поляны отчасти должны помешать наблюдению за моей плоской могилкой, однако, увы и ах, лишь отчасти. Что ж, я сам выбирал место для своего временного захоронения, мне и разбираться с трудностями.

Для начала следует оживить оцепеневшие мышцы и мускулы. Лежу паралитиком уже больше суток, весь из себя такой же деревянный, как и протез-контейнер вместо правой кисти, и за все это время единожды пошевелил языком. Пожалуй, с языка и начну оживать.

Прижимаю кончик языка к верхнему нёбу, замыкаю тем самым магистральный энергетический канал организма. Сосредотачиваюсь на точке дань-тянь. Гоню потоки внутренних энергий параллельно позвоночному столбу. Мысленно отдаю приказ конечностям: ощущайте тепло! И теплая волна движется от кончиков всех пятнадцати моих пальцев, от коленей и локтей к животу, к точке дань-тянь. Меняю темпоритм дыхания, изменяется скорость кровообращения.

Шевелю пальцами ног, двигаю пальцами руки. Напрягаю и расслабляю голени, предплечья, бедра, шею, живот, косые мышцы спины. Морщу лоб, строю гримасы лицом. Оживаю, будто личинка в коконе, слежу за тем, чтобы микродвижения не сотрясали облепивший меня пепел чрезмерно, чтоб поверхностный слой оставался непоколебим.

Ожил. Преобразовал тело из деревянного в гуттаперчевое, но застывшее в прежней позе трупа. Слушаю лес.

Легкий ветерок нет-нет, да и взбаламутит листья с травами. Как будто волны шумят, словно слабый морской бриз: ш-ш-ш совсем-совсем тихо, Ш-Ш-Ш погромче и снова ш-ш-ш... Амплитуда звуковых колебаний от тихонечко до тихо. Ловлю момент апогея звуковой амплитуды и на выдохе выталкиваю, выплевываю иголку из трубки. Иголка, которая не понадобилась в качестве боеприпаса, падает, оторвавшись от земли на какие-то жалкие сантиметры. Дышать сразу же становится легче.

Вписываюсь в звуковую фоновую амплитуду, на вдохе чуточку приподнимаюсь, и пепел скатывается со спины к бокам, а с боков под приподнявшийся на миллиметры живот. И так, миллиметр за миллиметром, приближаю себя к поверхности земли, плавно меняя угол наклона дыхательной трубки, чтоб продолжал выступать над землей лишь самый-самый кончик.

Спустя примерно час с четвертью приближаюсь к поверхности достаточно для того, чтобы начать пятиться. Выползаю из могилы, подобно раку. Шум листьев – и пару миллиметров вверх, и сантиметр назад. Шумок затихает, и я замираю.

Так ли уж внимательно наблюдает враг за дальним от него, за моим краем поляны? Полноте! За чем, собственно, ему наблюдать? За муравьиной кучей? Он надеется более на слух, чем на зрение, он в радиоконтакте с наблюдателем за асфальтовой дорогой, его страхует товарищ, притаившийся в овраге. Вне всяких сомнений, он устал пялиться в окуляры прибора ночного видения. Он сейчас, как лягушка, которая среагирует только на резкое движение, на отчетливые изменения в ландшафте, на вновь появившийся объект. Я же двигаюсь плавно, в ритме шумов и собственного глубокого дыхания. Я выползаю из ямки, и ландшафт меняется, однако медленно-медленно, в том же темпе, как распускается цветок на рассвете, как поворачивается цветочная головка вслед за солнцем. Я выползаю, распластанный, слившийся с поверхностью и физически и метафизически. Процесс выползания-отползания отнимает у меня более трех часов, две трети короткой летней ночи.

И последний предсумрачный час я опять же ползу, но уже только назад. Проем пологой могилки пуст, ветерок усилился, я смещаюсь к стволам березок, за которыми шелестят плакучими ветками взрослые деревья. Мрак начинает сереть, и я, серый, заползаю, наконец-то, в березовый островок и получаю, хвала Буддам прошлого, возможность перемещаться быстрее.