Чары колдуньи

На отмели были люди. Человек десять или больше. Лодьи подходили все ближе. Дивляна глянула на отмель и вдруг замерла в изумлении, крепче прижав к себе ребенка. Ей бросилась в глаза фигура женщины, еще довольно молодой и стройной, — судя по одежде и волне темных, свободно распущенных волос, это была служительница Марены. Вид ее неприятно поразил Дивляну, сердце кольнуло предчувствие чего-то нехорошего, смутное воспоминание о чем-то неприятном и опасном.

Но тут же она бросила взгляд в лицо того, кто стоял возле волхвы, и от изумления забыла о женщине. Это был единственный знакомый ей здесь человек, но уж его-то она не могла не узнать. У самой воды, положив руки на пояс, их дожидался княжич Борислав, младший сын Мстислава деревлянского…

Утром князь Аскольд проснулся поздно. Лег он далеко за полночь, только когда лодья с княгиней ушла от пристани. Теперь сама тишина в доме казалась ему особенной, даже дышать стало легче. Впервые за много дней Аскольд повеселел. Бог оценил его стойкость вопреки всему и наконец помог: дела наладились, с Мстиславом заключен жизненно необходимый мир, теперь у него есть силы, чтобы одолеть русь и кривичей, а заодно он избавился от жены. Что бы ни случилось здесь, кривичские князья не получат ее.

Мстислав не скрывал своей радости оттого, что в его руках окажется киевская княгиня. Возможно, он и не захочет ее возвращать, когда все это кончится, и у Аскольда появится законный предлог для того, чтобы не принимать жену снова в дом.

Но не успел он выйти в гридницу, как ему снова напомнили о Дивляне. Жена калеки Воибора явилась с теплым пирогом в полотенце и, мимоходом поклонившись князю, встреченному во дворе, устремилась к двери истобки. Он едва успел ее окликнуть:

— Куда ты?

— Княгине-матушке пирог принесла! — Женщина обернулась. — Спекла с утра, дай, думаю, матушке нашей поднесу! Уж как мы благодарны ей, как рады, спасительница она наша!

— Челяди отдай. Пусть Кудеря примет, — подавляя досаду, велел Аскольд, но в душе шевельнулось нехорошее предчувствие.

— А что же княгиня? Позволь поклониться ей — или она не встала? Здорова ли голубушка наша? — На простодушном лице бабы отразилось живое беспокойство.

И эта туда же! Почему им всем столько дела до этой женщины? Почему никто не спросит, здоров ли он, Аскольд?

— Не встала. Она… ей неможется, — вынужден был солгать князь, надеясь, что всем известное положение жены поможет объяснить, почему она не выходит, и держать всех этих баб на расстоянии.

— Ой, матушка моя! — Воибориха взмахнула руками, в которых бережно держала пирог. — Не началось ли? Что с ней, Кудеря? — обратилась она к челядинке, ответственной за хранение припасов, в это время вышедшей из сеней.

Та хотела что-то ответить, но, перехватив свирепый взгляд князя, осеклась. Сказать ей было нечего — она, разумеется, знала, что ночью княгиню увезли из дома, но понятия не имела, что и кому можно об этом говорить.

— Пирог прими, — распорядился князь. — Для княгини. А ты, баба, ступай восвояси, не беспокой ее.

Воиборова баба отдала приношение, поклонилась сеням и ушла, но по ее озабоченному лицу Аскольд понял, что неприятности далеко не кончились. Тем не менее он постарался не подать вида и отправился в гридницу — там собирались старейшины, обсуждая подготовку к грядущим сражениям. Когда он вошел, они как раз толковали о новом принесении жертв. Избыгнев доказывал, что ввиду тяжести обстановки нужно уважить Перуна как следует и принести ему человечью голову, а жрецы отвечали, что на такое нужно сперва спросить волю самого Перуна — действительно ли он этого желает. Аскольд сел на свое место и невольно поморщился. Человеческого жертвоприношения он ни в коем случае не допустит… Вот разве что… Нет, женщина не годится. Перуну подносят мужчин, парней или иногда молоденьких девиц — если стоит тяжелая засуха и выходит, что отмыкающему небесные воды требуется жертва-невеста. Правда, такая женщина — иное дело… Но удастся ли убедить жрецов, что Перун жаждет заключить в объятия свою возлюбленную дочь?

За разговорами о снаряжении полков он почти позабыл о жене, но через какое-то время на пороге вдруг встала старая воеводша Елинь. При виде ее у Аскольда защемило сердце. Тем более что старуха смотрела прямо на него.

— Здравствуй, княже. — Она поклонилась, и старейшины, заслышав ее голос, прервали разговор и стали оборачиваться. Женщине нечего было делать в гриднице, и раз уж она пришла, значит, есть причина. — Прости, что тревожу, от важных дел отрываю. И вы, мужи нарочитые, простите. Куда жена твоя подевалась, княже? И в доме ее нет, и никто не видал. Челядь молчит. И Славуня пропала, и няньки ее нет нигде.