Чародейский рок. Чародей и сын

Робле медленно смерил незнакомцев с головы до ног взглядом, в котором читались и подозрительность, и радость.

   — Выпью, — проворчал он. — И благослови вас Бог, люди добрые. — Его губы скривились в невесслой усмешке. — Ежели, конечно, для вас что–то значит благословение грешника и отверженного.

   — Что до меня, то лично я никого грешником объявлять не стану, — заметил Род. — А благословение отца семейства, без сомнения…

Робле уныло опустил плечи.

   — Я уж больше не отец. Так что не называйте меня так, добрый человек.

Трактирщик вернулся и замер на пороге, ошеломленно вытаращив глаза. Но, видимо, он сразу вспомнил о том, что ему на Робле и емотреть–то запрещено, и потому поспешно отвернулся.

Магнус решил не останавливаться на достигнутом. Он подошел к стойке и позвал трактирщика:

   — Эй, почтенный! Подлей–ка мне эля, пожалуйста!

Корин обернулся, зыркнул на гостя и натянуто улыбнулся.

   — Сейчас, сейчас, сударь. — Он наполнил кружку Магнуса, снял с крючка чистую, налил и в нее эля до краев. — А это — папаше вашему.

И пулей умчался в кухню.

   — Ага, — пробормотал Магнус, вернувшись к столу и сев. — Стало быть, какое–то дружеское чувство у него все- таки имеется.

   — Корин всегда был добросердечен, — объяснил Робле. — Так вы, стало быть, сынок этого доброго господина?

   — Имею честь быть им.

Род посмотрел на сына удивленно и довольно.

   — Это священная связь, — с хрипотцой выговорил Робле и посмотрел на Рода. — Вы радоваться должны.

   — Добрый совет, — медленно проговорил Род. — Я и радуюсь.

   — Я вам вот еще что скажу: уходите из этой деревни, да поскорее. Епископ непременно разгневается из–за того, что вы обошлись со мной по–доброму, и кюре разозлится, и алтарники, и монахини. А кого они возненавидят, того и все остальные невзлюбят. Так что, ежели вас невзлюбят наши церковники, все в деревне станут на вас косо глядеть — только за то, что вы со мною заговорили. Это ведь нынче грех большой.

   — Потому что так церковники с амвона возвещают, да? Что ж, а мы все же, пожалуй, рискнем. Это хорошо, что мы не здешние.

   — Но странно, что они так ведут себя, — заметил Магнус. — Сами–то проповедуют любовь.

Робле пожал плечами.

   — Есть одни добродетели, а есть другие. А что до проповедей до ихних, так они вам скажут, что послушание куда важнее любви.

   — Послушание? — Род сдвинул брови и посмотрел на Магнуса. — Что–то не припомню, чтобы оно значилось в перечне важнейших добродетелей.

   — Так тут все дело в вере, сударь. Ежели кто верует, он послушен Слову Божьему.

   — А Слово Божье — это как священник скажет?

   — Ну да. А он говорит, что выше веры добродетели нет.

Магнус покачал головой и процитировал: «А пока пребывают сии три: вера, надежда, любовь — но любовь из них больше»[56].

Робле изумленно взглянул на него.

   — Кто это сказал?

   — Святой апостол Павел. Это строки из Первого Послания к Коринфянам.

   — Священник не читал нам такого с кафедры.

   — А сами вы читать не обучены?

   — Нет. Только ученые люди могут верно толковать Слово Божье. А другим читать не положено.

Род кивком указал на дверь.

   — А я так понял, что парни, которых мы видели нынче утром, грамоту изучают?

   — Алтарники? Да. Они избраны за ум и веру.

«Читай: «За фанатизм и готовность все делать так, как скажет епископ», — мысленно интерпретировал Род.

   — Они от многого отказываются. Ваши сосе… люди в вашей деревне говорили мне, что церковный причт и монахини вправду ведут очень строгую жизнь.

   — Что да, то да, — кивнул Робле. — У священника вечно глаза блестят, так он предан своей вере. У каждого из церковников наших есть домик при церкви. Ну у епископа, само собой, дом побольше, чем у прочих. К ним никто не ходит, только они сами друг к дружке наведываются. Нет, они вправду чисты и истовы в своей вере.

   — Если истовости в вере достаточно для того, чтобы сделать человека хорошим. Да. Ну и, конечно, умение щадить чужие чувства — также немаловажное духовное качество.

   — Это вы, сударь, про милость толкуете. Но она отступает на второе место или даже на третье, когда нужно защитить чужие души от ереси или же себя самого — от ошибок.

Магнус нахмурился.

   — А вы сами–то верите в это?

Робле поджал губы.

   — Нет. Из–за этого самого Рануфф, мой мальчик, обезумел от тоски — он был пытлив, хотел до всего сам додуматься, понимаете? Он с монахинями спорил, когда еще совсем малышом был. Говорил, что, дескать, ежели Духа Святого нету, так Его и не следует отдельно именовать, и что ежели Христос — не Бог, так Он такой же сын Божий, как все мы.

Род присвистнул.

   — Ничего себе! Представляю. Такие речи для них — все равно что кипятком ошпарить!

   — Прозорливый парень, — пробормотал Магнус.