Чародей с гитарой. Том 2.

— Ну, разумеется, моя музыкальная коллекция. Я музыкальный мастер — могу починить или изготовить инструменты, издающие любые мыслимые, хоть и не слыханные доселе звуки. Могу довольно сносно играть на любом из них. Но я не композитор и творить музыку не могу. Посему, когда мною овладевает усталость или скука, я обращаюсь к своей коллекции. Музыка, создаваемая нашими маленькими друзьями, — он указал на безжизненный дистиллятор гничиев, — проходит через крошечные отверстия в пластине конденсатора. Когда на меня находит стих, я укрепляю над ней дополнительный фильтр. Он соединяется с трубкой, которую я вставляю в одну из бутылок — так я коллекционирую музыку. Частенько я не могу ее понять, но это не мешает мне наслаждаться. Я стал чем-то вроде эксперта по музыке иных пространств и миров. Гничии перемещаются между ними совершенно свободно. Вот послушайте.

Он извлек пробку. Мастерскую вновь наполнили звуки симфонического оркестра: гремела медь труб, пели струны. Когда Кулб вставил пробку на место, музыка заиграла в обратном направлении, будто некая неведомая сила засасывала ее обратно в бутылку.

— Посредством кропотливых трудов и долгих исследований я научился распознавать музыку и композиторов. — Прищурившись, он прочитал этикетку. — Это фрагмент второй части Четырнадцатой симфонии гничия, зовущегося Бетховеном.

— Но он написал только девять! — поперхнулся Джон-Том.

— При жизни — да. — Кувир погрозил гостю пальцем. — В состоянии гничия, к которому мы все неизбежно перейдем, он продолжает творить музыку. Кажется, он родом из вашего мира. Давайте посмотрим, что у меня еще есть в этом духе.

Он выбрал бутылку и потянул пробку.

На чувства Джон-Тома воздействовал цунами оркестровой музыки. На этот раз Кулб дал дослушать до конца, пока ошеломительное крещендо не угасло в недосягаемой дали иных пространств и времен, продолжая эхом звучать лишь в памяти Джон-Тома.

Кинкаджу сверился с наклейкой.

— Должно быть, этот был любопытной личностью. Чтобы вместить произведение целиком, потребовалось три бутылки. Снова ваша симфония — Двенадцатая, Густав Малер. — Вскарабкавшись к верхнему ряду ящиков, он извлек еще бутылку. — А вот из моих любимых: «Сплетоморф для глузко и угретерша» Прист'ин'инки.

Обрушившиеся на Джон-Тома звуки были предельно чужды его слуху — атональные, но не хаотичные, диссонирующие, но не вульгарные, и очень-очень сложные.

— Этот композитор мне не знаком.

— Неудивительно, юноша. Я толком не знаю даже, из какого это измерения. Гничии не ведают границ.

— Вы слышали, какого рода музыку я играю. Бетховен и Малер — это замечательно, но нет ли у вас чего полегче, для таких дремучих, как я?

— Полегче? Вы имеете в виду — наподобие вашей собственной музыки?

Джон-Том кивнул. Кулб спустился с лестницы, открыл один из нижних ящиков и вынул бутылочку темно-пурпурного стекла.

Содержавшаяся в ней музыка хоть и была новой, но все-таки знакомой. Спутать с другой ее было невозможно — лишь один человек на свете мог извлекать из электрогитары подобные звуки, полные неуемной и одновременно упорядоченной мощи.

— Давайте отгадаю, — шепнул Джон-Том. — Джими Хендрикс?

— Да. — Кулб уставился на этикетку. — Из двойного альбома «Дух и нюх». Еще не наскучило?

— По-моему, новая музыка не может наскучить, сэр. Мне понравилась даже плетенка этого Пристинкивинки.

Он молча смотрел на шкаф — там, должно быть, тысячи песен, симфоний и прочих посмертных никем не слыханных произведений давно почивших композиторов.

— Давай перейдем на «ты». У нас есть что послушать.

Дом сотрясался от музыки весь день и изрядную часть ночи: Кувир воспроизвел для Джон-Тома фрагменты оперы Бартока «Современная Саламбо», избранные места из второго цикла «Кольца» Вагнера и почти весь альбом Джима Моррисона. В конце концов, человек и кинкаджу уснули, утомленные предельным напряжением «Техасской хвалы» Дженис Джоплин.

Проснулись они уже при свете дня. Джон-Том горячо поблагодарил старика мастера, но тот лишь отмахнулся.

— Всякий раз, ощутив потребность освежить душу новой музыкой, — приходи в гости. Слушать музыку вдвоем вдвое приятней.

— Если я сумею попасть домой и вернуться сюда с магнитофоном и охапкой чистых кассет, то поставлю музыкальную общественность на уши до скончания веков.

— О-о, стоя на ушах, ничего не услышишь, — тихонько рассмеялся Кулб. — Могу ли я быть тебе полезен еще чем-нибудь, Джон-Том?

Несмотря на недавнее пробуждение, глаза у него слипались. Юноша понимал, что, когда солнце поднимется выше, мастер, принадлежащий к племени ночных работников, должен будет отойти ко сну.

— Только одним: не порекомендуешь ли проводника до Чеджиджи — и лучше кружным путем? По дороге сюда у нас возникли небольшие разногласия с туземцами, и мне не хочется снова встречаться с ними.

— А-а, каннибалы? Да, найти проводника, знающего другую дорогу, можно. Я бы предпочел, чтобы ты погостил подольше — у меня еще много музыки, которую мы можем послушать вдвоем.

— Я непременно вернусь, только с магнитофоном.

— Я мог бы одолжить тебе несколько бутылок.