Чародей и сын

Отца он обнаружил на лужайке посередине деревни. Род держал в руке ковшик и о чем-то болтал с крестьянкой. Магнус вспомнил о том, что прежде отец частенько переодевался жестянщиком, и улыбнулся, оценив хитрость своего старика — ну нет, не старика, конечно, просто более старшего и многоопытного человека. Он подождал, пока отец и женщина закончат разговор. Род собрал инструменты и собрался уходить. Только тогда Магнус подошел к нему.

— Опять втираешься в доверие к домохозяйкам, отец?

— А? — Род обернулся, застигнутый врасплох, и улыбнулся. — О. Это ты. Да, сынок, втираюсь помаленьку. А как еще хоть что-то разузнаешь? Ну а ты как?

— Я выбрал более прямую дорогу к знаниям. Я ходил в школу.

— Да-да. Я сначала пошел за тобой, понаблюдал минут пять. Больше не выдержал.

Магнус кивнул.

— Ты всегда не выносил жестокого обращения с детьми.

— Верно. За исключением тех случаев, когда я выхожу из себя. — Тень пробежала по лицу Рода. Он пытливо взглянул на сына. — И еще я плоховато переношу психологическую накачку.

— Понимаю, отец. Но меня гораздо больше смутило лицемерие.

— Да. Что есть, то есть. — Род зашагал рядом с сыном. — Но я — старая кляча, сынок. Теперь я не так удивляюсь лицемерию.

Магнус нахмурился.

— Но его нет ни у тебя, ни у мамы, ни у эльфийского короля Брома О’Берина, ни у их величеств.

Род пожал плечами.

— Это всего-навсего означает, что тебе повезло и ты имеешь дело с приличными людьми, которые сводят свое лицемерие к минимуму. Но до некоторой степени его не избежать, сынок. Всякий, кто верит в две противоречащие друг другу ценности, неизбежно является лицемером и ничего с этим не может поделать. Однажды ты поймал меня на этом — помнишь?

Магнус запрокинул голову, уставился в небо, попытался вспомнить. Через несколько минут он кивнул.

— Я заметил, что ты обвиняешь тех, кто пытается навязать другим собственную форму власти, в то время как сам всю жизнь посвятил тому, что подталкивал народ Грамерая на путь демократии.

Род кивнул.

— Могу ответить на это только одно: я‑то все-таки подталкиваю, а они навязывают. Правда, не уверен, что разница так уж велика.

Магнус усмехнулся.

— Совсем не велика, если учесть, с каким религиозным пылом ты рассуждаешь о самоопределении.

— Верно. Но ведь я просто помогаю людям определить ту форму общественной жизни, которую, как я уверен, они и сами бы выбрали, — разве нет?

— Но похоже, что твои враги, анархисты из будущего, свято верят, что люди, будучи предоставлены сами себе, предпочли бы раздробить Грамерай на отдельные, воюющие между собой деревни. Другие твои враги, футурианцы-тоталитаристы, уверены в том, что народ выбрал бы диктатуру.

— Не совсем так. Они уверены в том, что можно одурачить людей и насильно навязать им такие общественные уклады.

— А ты непоколебимо уверен в том, что народ Грамерая непременно выберет демократию?

Род вздернул бровь.

— Я разве когда-либо выказывал хоть йоту скептицизма по этому поводу?

Магнус ухмыльнулся.

— Ну разве я не справедливо обвинил тебя в лицемерии?

— Вполне справедливо. Но если я честно и откровенно верю в самоопределение и столь же честно и откровенно верю в то, что демократия — это самый лучший путь для народа, какой у меня выбор?

— Никакого, кроме того, чтобы, умело управляя людьми, добиться того, чтобы они сами доросли до демократии. — Магнус понимающе кивнул. — Да, теперь я вижу: лицемерие неизбежно. Ведь если бы тебе пришлось воздерживаться от деятельности во имя демократии из почитания самоопределения, ты все равно был бы лицемером, правда? Да, понимаю. — Он вдруг резко взглянул на отца. — А я в чем лицемерю?

Род покачал головой.

— Пока трудно судить. Все зависит от того, что станет делом твоей жизни. Пока ты к этому даже не приступал. Да и о своих личных убеждениях ты не очень-то откровенничаешь.

— Неохота ссориться, — пробормотал Магнус.

Род невесело кивнул.

— Наверное, ты прав. Ладно, поймай меня как-нибудь в хорошем настроении и расскажи, о чем ты думаешь. Ладно, сынок? Мне действительно интересно.

Магнус тепло и немного удивленно улыбнулся.

— И ты вправду к этому отнесешься, как к признанию друга, и не станешь пытаться меня перевоспитывать?

Род некоторое время шагал молча.

Потом он кивнул.

— Да. Если это нужно для того, чтобы узнать, о чем на самом деле думает мой сын, — да. Если ты будешь помнить о том, что мое молчание — не знак согласия или одобрения, я обещаю, что просто выслушаю тебя и не буду пытаться втолковывать тебе истину.

— Даже обиды не выкажешь? — Магнус покачал головой. — Нет, отец. Не знаю, смогу ли я решиться причинить тебе боль.

Род вздохнул.

— Ладно, попытка — не пытка. Скажи мне честно и откровенно, каково твое мнение о государственном устройстве в этой деревне.

— Не могу, потому что пока у меня нет такого мнения — вернее, есть, но я ему еще не доверяю. Я видел разъяренного церковника, жестоких монахинь и девушку, которая изнывает под игом чужих авторитетов, — но разве не все в ее возрасте этого не любят?

— Не… — Род не договорил — вовремя прикусил язык.

Магнус улыбнулся.