Чародей фараона

Небритая. Какие‑то клочья торчат во все стороны. Немее сбился набок. Парик растрепался. Язык вывалился наружу. А нос. Чего это он такой широкий, как у эфиопа, или, скорее, как у кота? Точь‑в‑точь кот. Большой, жирный.

«Какой кот?!» – вспыхнуло в мозгу.

Хуфу протер глаза.

Боги великие! Да это же не его лицо.

Но кто тогда глядит на него из зеркала желтыми прищуренными глазами? Кто усмехается в жесткие усы?

– Сенеб, сын м‑мой, Хуф‑фу!

Голос невнятный, булькающий, словно с хорошего перепоя.

– Сохмет великая! – повалился ниц перед зеркалом фараон.

– Узнал! – промурлыкало отражение. – М‑моло‑дец!

– Чем я прогневал тебя, святая матерь? Чем вызвано твое явление презренному рабу?

– Ну, отч‑чего же так сразу и п‑прогневал? Может быть, наобо… – богиня запнулась, – наоборот, я хочу дать тебе совет.

– С трепетом внимаю, о величайшая!

– Это я тебя слушаю, Хуфу. Каж‑жется, ты желал спросить о чем‑то нетеру?

– Да, о велемощная! Та‑Мери грозит война. Как избавить страну от такой беды?

Львиная морда ощерилась острыми клыками:

– Ответ поищи у себя в г‑гареме… Государь хотел было уточнить у матери царей, что она имеет в виду, но тут в двери опочивальни просунул нос Убаоне и осведомился, можно ли ему войти. Фараон замахал на жреца руками и покосился на зеркало. Изображение гигантской кошки подернулось рябью, потом пошло полосами. Хуфу еще услышал негромкий рык, отчего‑то напомнивший ему не львиный, а… собачий. Затем все пропало. Из глубины зеркала на царя взирало его собственное, перекошенное от испуга лицо.

– Ну вот, – буркнул повелитель. – В кои‑то веки с богами довелось пообщаться, так и тут помешали, гниды!

Впрочем, профессиональный толкователь подобного рода знамений ему сейчас был как нельзя кстати.

– Заходи! – коротко велел он Убаоне. – Нужно посоветоваться…

Странный день выдался у Его Величества. Суматошный, длинный, утомительный.

Вроде бы радоваться нужно, как‑никак добился своего, уломал привередливую красавицу‑гордячку взойти на царское ложе, а на душе муторно, тяжко. И уже не хочется, чтобы кончался затянувшийся за полночь праздничный пир и настала пора отправляться в опочивальню. Устал, что ли?

И еще эта подлая мысль не дает покоя. Как ни старается владыка ее отогнать, заливая новыми и новыми кубками пива, нахалка никак не желает убраться восвояси. То ли пиво сварено плохо, без должной крепости, что не бьет в голову, то ли он попросту перешел ту черту, после которой перестаешь пьянеть, а с каждым новым глотком, наоборот, все больше трезвеешь.

Правильно ль они с Убаоне истолковали волю богов? Это ведь он, Великий начальник Мастеров, посоветовал фараону не мешкая сочетаться брачными узами с Аидой. Дескать, услышав, что они теперь породнились, Наакон‑Рыжебородый передумает нападать на земли своего зятя. Вот о чем хотела поведать повелителю Двух Земель грозная Сохмет, покровительница царской власти и стольного города Меннефера. Что ж, верховному жрецу Птаха, супруга богини‑львицы, лучше знать.

Тяжелый взгляд повелителя прошелся по лицам остей. Никого лишнего. Цвет жречества и аристократии. Веселятся, обжираясь и опиваясь за его, государев, счет. И как им только кусок в горло лезет? Не видят разве, что владыка в печали.

Вдруг словно лягушка прыгнула на сердце. Холодная, скользкая. Что такое?

Ага, возлюбленный сынок Хафра рассматривает родителя, будто в первый раз его видя. Чудной он, право. Перед тем как свадебная процессия отправилась в храм Ра‑Атума в Иуну, чтобы совершить там обряды поклонения небесному камню Бен‑Бен, фараон подозвал к себе царевича и приказал завтра с утра отправить гонца к царю эфиопов. Нужно поздравить дорогого тестя с великой радостью и неслыханной честью. Стать близким родственником властителя Та‑Мери – это тебе не финик съесть.

– И пусть намекнет этак непрозрачненько, что воевать нам теперь не с руки.

Хафра непонимающе вперил в отца свои холодные рыбьи глаза. Его Величеству даже не по себе стало. Вот ведь олух. Сам же принес весть о назревающей войне, а теперь смотрит, как будто впервые об этом слышит. Нет, точно нужно вводить сухой закон. А то выродится царский род подчистую.

Но больше всего волновало государя поведение его дражайшей невесты, вернее теперь уже царской супруги.

Обычно такая плаксивая, что никакого терпения недоставало, чтобы ее развеселить‑потешить, Аида целый день была необыкновенно оживлена и весела. Если бы Хуфу не знал, что девушка не употребляет спиртного (сколько раз он пробовал ее подпоить, чтобы сделать строптивую эфиопку посговорчивее, – все втуне), можно было подумать, что царевна подшофе. Причем едва ли не с самого утра.

Что она только не вытворяла в Иуну!