Чародеи

До изумления легко. Ей стоит только подумать, начать вспоминать — и всё: ослепительный режущий луч снова освещает кошмарную сцену. Юльку опять начинает трясти.

И тут Ванечка берёт её за руки. Не вышвыривает из видения, но притормаживает его, как будто видеомагнитофон включает на замедленное воспроизведение.

Из прожекторного луча Юлька слышит его спокойный голос:

— Дыши спокойнее, коллега. Давай-ка уточним: сколько их, этих гадов?

Юлька пытается дышать медленнее. Всматривается.

— Двое, — говорит она. — Майка в машине сидит, на переднем сиденье. Один — рядом, за рулём. Второй — сзади. Он её сзади хватает за шарф и душит.

— Отлично, — говорит Ванечка. — Легковая машина?

— Да, — Юлька дышит всё ровнее. Успокаивается.

— Хоть одного из злодеев видишь хорошо?

— Того, что за рулём. Молодой. Лет двадцать, наверное, — Юлька присматривается. — Лицо такое… длинное… длинный подбородок. Губы толстые. Нос большой, густые брови, а глаза довольно маленькие. Он на Майку не смотрит. Волосы чёрные, лохматые…

— Отлично, — говорит Ванечка. — А посмотри: у него на скуле нет маленького такого светлого шрама? С полпальца длиной?

— Нет.

— Смотри внимательно. Может, есть что-то другое, тоже необычное?

Юлька успокоилась совсем. Она рассматривает собственное видение, как стоп-кадр:

— У него вот тут — такая коричневая родинка… или бородавка. Небольшая. Куртка кожаная, вроде вашей, только новее.

— Очень хорошо, — говорит Ванечка. — А теперь давай попробуем посмотреть на убийцу.

— Я его плохо вижу. Его Майкина голова закрывает.

— Попробуй немного отодвинуться назад и в сторону.

— Ой, получается! Он старше, но не старый… у него так морда перекосилась, он так оскалился… Ой, у него на пальцах наколки! С зоны наколки, перстни, два.

— Молодчина, коллега. А теперь выходим из машины, не из нашей, из их машины. Надо посмотреть её снаружи.

— Я не могу… нет… наверное, могу…

В обществе Ванечки страх уходит совсем. Пространство, которое освещает прожектор, раздвигается, а свет всё сильнее.

— У них «копейка» серая! — радостно говорит она.

— Великолепно. Смотри номер.

— Сейчас. Вот. Эл, двадцать два — семьдесят, о… Не вижу последнюю букву. То ли эр, то ли вэ.

— Замечательно у тебя выходит. Просто отлично. А теперь давай оглядимся вокруг.

— Ну… лес.

— Шоссе или грунтовка?

— Шоссе. Только узкое и щербатое всё. Но заасфальтированное. Всё, не могу больше, — и Юлька выпадает из прожекторного луча, мокрая от пота.

Зоя подаёт ей бутылку с водой, Юлька жадно пьёт. Её сердце колотится часто и сильно. Давний ужас перед собственным даром сменился жарким незнакомым чувством.

Ванечка вытаскивает потрясающую штуковину, похожую на полицейскую рацию — но, кажется, ещё сложнее и удивительнее. Проделывает с ней пару хитрых манипуляций:

— Олег, на месте? Приём… Так. Пиши: срочно пробить серые жигули, ВАЗ двадцать один ноль один, номер эл, двадцать два семьдесят, о и либо эр, либо вэ. Как понял, приём… Я буду в управлении через час, постарайся к этому времени закончить, приём… Так. До связи.

Юлька смотрит — и у неё горят щёки.

— Есть шанс? — спрашивает Зоя.

— Найдём гадов, — уверенно говорит Ванечка. — Девочка — сокровище. Самый яркий фонарик из всех, с кем работал. Даже Рудик послабее — ну, да у него другая специализация. Поезжайте домой, дальше я сам.

И Юлька вдруг говорит:

— А возьмите меня с собой? Вдруг надо будет ещё посмотреть. Я смогу.

— А тебе не станет страшно? — спрашивает Ванечка ласково.

— Нет, — совершенно уверенно отвечает Юлька. Прошлое окончательно рассыпалось прахом. Она вдруг ощущает внутри себя свой внутренний прожектор как оружие — как оружие справедливости и добра. — Мне кажется, я могу работать в полиции. Можно попробовать?

— Отпустишь? — спрашивает Ванечка у Зои.

Зоя смотрит на Юльку — и делает вывод:

— Под твою ответственность. Для неё это важно.

* * *

— Вот, значит, как это было с твоей точки зрения… — задумчиво говорит Майя и ставит на стол вазочку с мёдом. — Я-то запомнила ту ночь и тот день совершенно иначе. И что думали вы — меня не интересовало, я была погружена в себя по самые уши.

— Ещё бы, — чуть улыбается Юлия. — Тебя же убивали.

— Знаешь, Юлечка, — говорит Майя, — ты не поверишь: меня больше всего ранило не то, что меня убивали, а то, что меня предал этот… Феликс. Я же была влюблена, как кошка. Строила какие-то нелепые детские планы: клады, свадьба, фантастические путешествия… в Южную Америку почему-то, — и смеётся. — Я была уверена тогда, что клады там на каждом шагу.

— Ну, наварились бы эти уроды на тебе основательно, — говорит Юлия. — В том кладе одного золота, помнится, было почти полтора килограмма.

— Купеческая роскошь, — улыбается Майя. — Приданое какой-то богатой купеческой девицы, не иначе. Килограмм семьсот шестьдесят восемь граммов, врезалось в память. Тяжеленные побрякушки, с камешками, варварской роскоши. Но как меня ослепило… Помнишь, как Ванечка надел на меня фероньерку и колье — на мой застиранный свитерок, в РУВД, перед слепым каким-то зеркальцем…

— Хотел тебя утешить, — говорит Юлия. — Ты так плакала… даже Зоя, стомегатонный целитель, никак не могла тебя успокоить.