Чародей

– Вообще-то, ты ошибаешься. Я не какой-нибудь похотливый старик, которому захотелось секса, – во всяком случае, он для меня не главное. Я восхищаюсь Эсме – ее мужеством, ее талантом и ее совершенно особенной душой, которой ты, скорее всего, не видишь. Я хочу немного облегчить ей путь, потому что ей, может быть, придется очень трудно – одинокой женщине, растящей ребенка. Без сомнения, ее будут осаждать мужчины, которые не ценят в ней то, что ценю я. Я хочу предложить ей защиту и сделать все, что могу, для Олвен. Прости меня, если это выглядит, как будто я претендую на благородство; мне просто хочется успеть совершить хотя бы одно по-настоящему доброе дело и тем добавить в свою жизнь тепла, которого в ней до сих пор не хватало.

– Да. Ну, болтать вообще глупо, и я знаю, что болтаю слишком много. Это стремление к теплу и нежности – всем нам, старым хрычам, их не хватает, если мы не вырастили толстый панцирь. Валяй, Джон. Делай что должен. Впрочем, ты ничего другого делать и не сможешь. Ананке. Как на нее ни посмотреть.

Опять пауза, уже короче. Потом Хью спросил:

– Ты знаешь, когда Чипс уезжает в Англию?

– Да. Скоро.

– После почти тридцати лет в Канаде… Чем же она там займется?

– Ей необязательно чем-то заниматься. Она обеспеченна, знаешь ли. Наследница.

– Да, но ей нужно чем-нибудь занимать время. Ты и сам знаешь, что Эмили была светом ее жизни. Странная любовь.

– Не согласен. Секс, может быть, странный. Но в любви – ничего странного. Это была прекрасная любовь, она выражалась в постоянной круговерти дел и изъяснялась примитивным словарем школьницы; а величие духа проявлялось тарталетками с виноградным вареньем, изысканными крохотными сэндвичами и неустанно творимым добром. Мне кажется, Эмили не справлялась с этой работой – быть центром вселенной для Чипс. Любовь иногда ложится тяжким бременем на любимых.

– Мы начали философствовать. Мне пора. Я позволяю себе философствования только по выходным.

27

– Я думаю не только о себе. Это будет замечательно и для Олвен.

– Да, действительно, я надеюсь.

– Девочке нужен отец – нечто вроде аршина, которым она всю жизнь будет мерить мужчин.

– Я понимаю.

– А что до меня, это значит, что мне можно будет не разрываться больше между карьерой и материнством; я смогу заняться настоящей литературной работой и искать лучшее в своей душе.

– Я уверен, что у тебя получится.

– Потому что я, если честно, думаю, что я слишком хороша для газетной поденщины. Мне кажется, у меня есть что сказать – настоящее. Если только я начну всерьез над этим работать. А теперь у меня появилась именно такая возможность.

– Очень надеюсь.

– У меня вдруг появилось множество возможностей. Например, путешествовать. Как поется в «Кандиде»[107]: «Мы будем жить в Париже, когда не будем в Риме». Дядя Джон! Правда же, это просто здорово?

– Да, замечательные перспективы.

– И конечно, я всегда хотела быть поближе к власти. А Генри – сама влиятельность. Газетно-телевизионный магнат того же разряда, что Томсон, Мердок и Блэк.

– О да. Впрочем, я, конечно, с ним не знаком. Я полагаю, он очень хороший человек?

– Не то слово. Он очарователен. А какое у него чувство юмора!

– Магнат с чувством юмора. Действительно необычно. А как он относится к Олвен?

– Он ее обожает. Говорит, что ждет не дождется дня, когда сможет подарить ей первую машину. А пока что ограничился громадным плюшевым медведем. Невиданных размеров. Его доставили курьерской службой из FAO Schwarz в Нью-Йорке. Я вас обязательно познакомлю. С ним весело.

– Жду с нетерпением.

– Он про тебя все знает.

– Неужели?

– Не могла же я сблизиться с ним и не рассказать ему про своего лучшего друга.

– Спасибо, Эсме. Мне очень приятно это слышать.

– Он хочет, чтобы я много писала про тебя в моей серии статей про «Дом пастора». Чародей. И старый сердцеед.

– Эсме, я тебя умоляю.

– Да-да! Я должна тебе сказать. Будь ты, скажем, на двадцать пять лет моложе, я бы точно положила на тебя глаз.

– Жалко, что я не могу стать на двадцать пять лет моложе.

– Но я знаю, мне пришлось бы потрудиться. Ты бы не влюбился в кого попало.

– Эсме, ты всегда была особенной девушкой.

– Спасибо. Это из-за Гила. А ты не знаешь…

– Что я не знаю?

– Я, наверно, скажу чушь, но иногда я гадаю – что на самом деле случилось с Гилом. Ты знаешь, его смерть была ужасной, нелепой случайностью. Совершенно неожиданной.

– Ананке. Судьба. У нее свои планы на всех нас.

– Думаешь? Я не знаю, что об этом думать. Конечно, я нерелигиозна. В смысле, в церковь не хожу. Но время от времени мне кажется, должно быть что-то…

– Я думаю, ты на верном пути. Может быть, после свадьбы ты сможешь пойти в этом направлении.

– Не сразу. Генри говорит, что это все ерунда на постном масле. Он говорит, что верит только в одно – в самого себя. Замечательно, правда?

– Завидная уверенность, во всяком случае.

– Но для женщин это по-другому. По крайней мере мне так кажется. Для женщин и для истинно мудрых мужчин. Таких, как ты.

– О, Эсме, я не гожусь в мудрецы.

– Это часть настоящей мудрости. Но другие считают тебя мудрецом. Чародеем. Ты знаешь, что тебя так прозвали?