Чародей

– Может, и нет, но в ней сформулировано то, за что он стоял, и она – благородное определение моей профессии.

– Красиво сказано. Но время от времени она скромно ужимается. Я заметил, что она больше не запрещает врачам давать средства для прекращения беременности или, предположительно, прерывать беременность хирургическим путем. Но в наше время вообще кто угодно может сделать аборт. Я слышал недавно про девушку, которой еще нет двадцати, а она уже сделала три аборта.

– Время от времени приходится менять определения.

– О, конечно. Приходится идти в ногу со временем. Ну тогда почему бы тебе не пойти к Дюмулену и не сказать ему, что, по твоему мнению, он является пособником Эмили Рейвен-Харт, помогая ей совершать самоубийство; может быть, это больше не запрещено законом, но точно не украсит репутацию врача. То, что затеяла Эм, – отнюдь не удар милосердия; это жестоко, и не только по отношению к самой Эм. Как это действует на Чипс? Разве ты не обязан подумать и о ней?

– Но я же не могу пойти к Дюмулену. Это будет…

– Чрезвычайно непрофессионально. И против твоей клятвы. Разве ты не клялся быть верным своему цеху – даже когда его представители ошибаются или просто проявляют преступную халатность? Верным своему цеху! О Джон, не надо так рассуждать! «Моя страна – права она иль неправа, моя мать – трезва она или пьяна». Так, кажется? Я был о тебе лучшего мнения.

– Ну и хорошо. Очень сожалею, что поднял этот вопрос.

– Правильно сожалеешь, клятволюб ты этакий. Разве ты не клялся: «Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной»? А теперь выбалтываешь секреты, как старуха за чаем. Стыдитесь, доктор.

– Хью, еще одно слово в этом духе – и я уберу виски. Ты меня оскорбляешь, черт возьми.

– Это намеренно, честное слово. Ну разве ты не видишь, что я всего лишь пытаюсь докопаться до правды? Ты думаешь, что у Эмили рак и она не лечится; ты знаешь, что Дюмулен ничего не делает – скорее всего, потому, что она не обмолвилась ему ни словом, а он не обладает такой интуицией, какой славишься ты. Твоя лояльность к коллеге по цеху не дает тебе вмешаться. У тебя чешутся руки, но Гиппократова клятва для тебя важнее уважения к праву Эмили делать со своей жизнью все, что она хочет.

– А у нее есть такое право?

– По мнению христианской религии – нет. Но Эмили так запуталась, что христианству с этим трудно совладать. Ты говоришь, что она находится в стадии отрицания, и мне кажется, это то же самое, что назвать ее состояние сильной меланхолией. Как ты думаешь, почему? Нет, не говори мне; я хочу сам тебе сказать, потому что не связан клятвой Гиппократа и думаю, что у меня получится яснее и проще.

– Ты помнишь, как много лет назад мы все это разбирали с бедным стариной Дарси? Мы говорили об особом несчастье художника одаренного, но одаренного несоразмерно его устремлениям. Это про Эмили. Она неплохой скульптор. Головы президентов и председателей у нее получаются очень хорошо; даже с печатью таланта. Масляная скульптура, которую она теперь высмеивает, была нелепостью, но выдавала большое искусство ваятеля. Дело просто в том, что она не слишком творческая натура: стоит ей сойти с прямого и узкого пути портретной скульптуры, и ее идеи оказываются немногим лучше банальностей; подлинно оригинального в ее работе недостаточно, чтобы поднять ее над средним уровнем. Ты знаешь, что ее идеалом была Барбара Хепуорт. Работы Эмили подражательны, не так хороши, как у Хепуорт, но определенно никогда не отойдут от Хепуорт и не пойдут дальше. Это не так уж и плохо, но беда в том, что Эмили знает о своей второсортности и мучается из-за нее. Худшая трагедия в искусстве – не в том, чтобы остаться неудачником, но в том, чтобы не достигнуть намеченного для себя успеха. Ты когда-нибудь читал дневники Бенджамина Роберта Хейдона? Интересный художник, но недостаточно сильный, чтобы достигнуть целей, которые он сам себе поставил. Результат: страдания и в конце концов самоубийство. Боюсь, что и это про Эмили. Но где Хейдон воспользовался пистолетом, там она выбрала очень женский и очень длительный способ покончить с жизнью, потерявшей для нее всякий смысл. Ужасно, но что делать? Это ее решение.

– Ты так говоришь, будто она знает, что делает.

– Ну а разве нет?

– Я полагаю, что нет – на сознательном уровне. Но разве наши самые важные решения принимаются на уровне сознания? Она не скажет «я себя убиваю», но скажет «я себя ненавижу», а это в конечном итоге может быть то же самое. Если бы только можно было что-нибудь сделать!

– Мой совет вам, доктор, не совать свой нос в это дело. Если ты ее спасешь, как, я полагаю, ты формулируешь это про себя, то для чего? Ради еще нескольких лет ненависти к себе? Не пытайся изображать Господа Бога. Пусть Ананке возьмет свое. Она все равно возьмет свое, ты же знаешь.

– Я не могу так, как ты, игнорировать то, что у меня под носом. А ты знаешь, что у меня под носом прямо сейчас, помимо Эмили Рейвен-Харт?