Чародей

Я сказал мисс Фотергилл, что ей следует найти себе занятие. Что?! Картинная галерея, музей, симфонический оркестр – она ничем таким не интересовалась. Мамочка всегда была невысокого мнения о женщинах, которые занимаются подобными делами, – они просто пытаются пролезть в высшее общество, говорила она. Нет, сказал я, не такое занятие, но занятие для души и духа. Но у нее уже есть занятие для духа: она постоянно причащается в храме Святого Симона – приход Святого Павла она терпеть не может, там сплошные выскочки из низов и вообще бог знает кто. Нет, сказал я, регулярное причастие не поможет, если от воскресенья до воскресенья ничего не происходит. Молится ли она? А как же; каждый вечер читает общеупотребительный молитвенник. Мамочка всегда хвалила ее чтение. Я прочел ей лекцию, услышанную много лет назад от Чарли: ее молитвы, судя по всему, просительные, но случалось ли ей прибегать к заступнической молитве или – что еще важнее – к созерцательной? Нет, не случалось, и по моему описанию она сочла, что это весьма нездоровое занятие. Какая-то зацикленность на себе. (Она пребывала в блаженном неведении относительно того, что все ее болезни и дорогие визиты ко мне – не что иное, как зацикленность на себе.) Я предложил ей связаться с отцом Айрдейлом в приходе Святого Айдана, чтобы побеседовать с ним о молитве, но она посмотрела на меня чрезвычайно чопорным взглядом, намекающим, что я не только нюхатель причинных мест, но и нечто еще более ужасное – папист. Итак, все мои попытки переключить ее образ мышления посредством обращения к религии потерпели неудачу.

Я даже не надеялся ей объяснить: ее болезнь заключается в том, что она телом и душой наследница. Разумеется, ей остались все мамочкины деньги, и она была полна решимости беречь их как зеницу ока и в конце концов передать… кому? Она не знала. Она не одобряла никакой благотворительной цели настолько, чтобы поощрить ее мамочкиными деньгами. Но она унаследовала от матери не только деньги и не только гулкий полутемный барак в Роуздейле. Главным сокровищем был огромный клад предрассудков, злопыхательства и ненависти. Мисс Фотергилл казалось, что она послана свидетельствовать перед всем миром о Мамочкиной Системе Ценностей. Задача была нелегкая, и мисс Фотергилл знала, что должна приложить все усилия. И прилагала. В результате у нее стал стремительно развиваться многообещающий случай arthritis deformans[68]. Многие мои коллеги из числа самых способных считают, что эту болезнь вызывает вирус. Вполне возможно. Но вокруг нас плавает столько вирусов в поисках пристанища, что любой, кому нужно заболеть, легко подцепит подходящую болезнь. Мисс Фотергилл нуждалась в чем-нибудь таком, что укрепило бы ее убеждения (мамочкины убеждения); ей нужно было – или она думала, что ей нужно, – стать жестче, и вот она уже на полпути к инвалидности. Все ванны Кристофферсон могли лишь слегка замедлить наступление неотвратимого.

Возможно, мои консультации и помогли бы, сумей я убедить мисс Фотергилл взглянуть на жизнь с другой точки зрения, чуточку отличной от мамочкиной. Я настаивал, чтобы она читала, – тогда у нее появится пища для ума и предмет для размышлений. Но она не любила читать. Она не получала удовольствия ни от какого вида искусства. Впрочем, она не сидела в праздности. Нужно было придумывать меню на каждый день и объяснять их кухарке; составлять цветочные композиции; писать письма. И конечно, заниматься «делами»: посещать поверенного не реже раза в месяц, допрашивать страховых агентов, перебирать извещения о том, сколько налогов предстоит выплатить, и вздыхать над ними, и вообще следить за всем, что подпадает под понятие имущества. Вечера она проводила за изучением ежегодных отчетов больниц и университетов, которым, может быть, захочет оставить свои деньги, когда уже больше не сможет за них цепляться, но до того оставалось еще много лет. Все эти занятия подпитывали уверенность, что она в кольце врагов, в осаде, загнана в угол миром, который непременно сожрет ее, стоит лишь на минуту ослабить бдительность. Я не видел никакого способа оторвать ее от проклятого наследства, оставленного мамочкой. Она была хранительницей мамочкиных мнений, а в роуздейлском доме – стражем мамочкиной гробницы.